СТАТЬИ

Статья посвящена вопросам русско-арабского перевода, частная теория которого не разработана в отечественном переводоведении в той степени, в которой описаны механизмы перевода с и на европейские языки. В связи с этим, а также с растущими объемами русско-арабского перевода, вопросы частной теории перевода этой пары языков требуют существенных дополнений и новых подходов. Авторы поставили перед собой задачу определить средства перевода (когнитивные и ментальные операции и языковые преобразования), которые способствуют достижению наиболее эквивалентных соответствий таких разных типологически языков, как русский и арабский. В работе суммируется и анализируется накопленный опыт современных российских лингвистов, отечественных арабистов (Белкин В.М., Габучан Г.М., Гранде Б.М., Финкельберг Н.Д., Фролов В.Д. и др.) и представителей арабской классической лингвистической школы (Ибн Джинни, Сибавейхи и др.) в определении носителя словообразовательного значения. Цель исследования обозначается как установление и описание роли этой категории в достижении эквивалентности в паре русский и арабский. В качестве материала была рассмотрена лексико-семантическая группа инструментов и орудий труда. Данные лексемы как в русском, так и в арабском, обладают приемлемой частотностью, охватывают различные стилистические регистры и образуются относительно ограниченным набором формантов, межъязыковые соответствия которых можно установить и сопоставить. Впервые на материале этой лексико-семантической группы выявляется системная межъязыковая корреляция рядов словообразовательных формантов в русском и арабском языках. Авторы делают выводы о категории словообразовательной модели как ключевой в алгоритме переводческой деятельности, а также о специфичных лингвистических признаках эквивалентности арабско-русского перевода(полная передача вещественного значения мотивирующей базы, совпадение ритмики производного арабского слова с условной моделью, соответствие производного заключенным в модели грамматическим категориям).

Скачать JATS

ВВЕДЕНИЕ

Русско-арабский частный перевод – отрасль научного знания относительно новая. Масштабный перевод с русского на арабский и наоборот развернулся во второй половине прошлого века, и отечественная школа арабистики только в советский период начала ставить фундаментальные теоретические вопросы русско-арабского перевода, инициировав глубокое сравнительное изучение обоих языков для решения возникших прикладных задач [Габучан, 1972; Гранде, 2001; Фролов, 1977; Шитов, 1985; Юшманов, 2004]. Как указывают специалисты, далеко не все аспекты и механизмы русско-арабского перевода на сегодня исследованы [Финкельберг, 2004, с. 27]. Более того, их изучение затрудняется отличными подходами к пониманию ряда грамматических, в особенности морфологических, вопросов в европейской и арабской традициях. В арабском языкознании до сих пор главенствуют теории, разработанные средневековыми учеными (Ибн Джинни, Сибавейхи, аль-Фарахиди, аль-Кисаи, аль-Руаси и др.) в «золотой век» арабской науки и культуры, который, как известно, пришелся на VIII-X вв. Соответственно, для сопоставительного анализа русского и арабского материала мы располагаем не одним инструментарием, а частично несовпадающими наборами лингвистических терминов и категорий. Например, в арабском всего три части речи, нет инфинитива, в особую категорию – масдар – выделено отглагольное существительное и пр. Если говорить об особенностях стилистики, то расхождения в ней также велики. Так, в арабской традиции считающаяся в русском языке речевой ошибкой тавтология – принятый стилистический прием усиления. Гораздо сложнее вопрос о разрывах в картинах мира, когда, например, холод, ночь и черный цвет воспринимаются арабами в позитивном ключе [Аль-Рахби, 2009; Кухарева, 2019, с. 97-103; Шагаль, 2001]. Все это требует дополнения теории русско-арабского перевода, а значит – пристального рассмотрения традиционной арабской грамматики и риторики сквозь призму европейских лингвистических понятий, поиска новых подходов в сравнении структур и узуса обоих языков, а также, безусловно, расширения поля исследования с включением в него новых объектов, особенно современной лексики, актуальной для практикующих сегодня переводчиков.
Как указывал Г.П. Мельников, рассматривающий язык в качестве системного явления, «функции и свойства объекта, будучи заданными надсистемой, в свою очередь сами задают состав элементов объекта, которые должны обладать определенными свойствами, характеризующими их предрасположенность к вступлению в определенные связи, то есть к выполнению определенных функций; с другой стороны, то или иное изменение состава элементов объекта или его свойств, ведущее к тому или иному изменению связей между ними, влияет на изменение функций и свойств объекта как целого» [Мельников, 1978, с. 368]. Перевод, таким образом, является многоступенчатым набором аналитических и синтетических мыслительных операций, совершаемых с элементами, которые находятся в системных отношениях друг с другом и другими единицами языка. Причем это касается «прохождения» переводчиком всех ступеней – от понимания исходного текста до порождения его эквивалента на другом языке через анализ материала оригинала, начиная с морфологического состава лексем, до синтеза морфем языка перевода в слова, слов в словосочетания, а последних – в предложения-высказывания. Следовательно, одним из ключевых вопросов теории перевода, которые в первую очередь подлежат исследованию, нам представляется специфика словообразования и возможность соотнесения моделей образования слов задействованных в переводе языков.
Очевидно, что центральным понятием словотворчества и ядром механизма производства слов выступает словообразовательная модель, по которой слова группируются на основе определенных формантов-показателей. При этом такая системная группировка языковых единиц, подчиняющаяся особым правилам создания производных слов, маркированных морфологически, имеет свои особенности в каждом из языков. Если говорить о месте и роли моделей словообразования в процессе перевода вообще и тем более между такими неродственными и типологически разными языками, как русский и арабский, то словообразовательные модели и форманты служат не просто формальными кодами переводческой адекватности (правильно/неправильно образованное слово), но также ключами к достижению переводческой эквивалентности (хорошо/плохо подобранное слово). Знание словообразовательных принципов, по которым формируется каждая модель и создается новая лексика в обоих языках, задействованных в переводе, является своего рода когнитивным инструментом переводящего. Именно установлением соотношения словообразовательных показателей языковых единиц в деривационных моделях обоих языков (полное либо частичное совпадение) и раскрытием их семантических признаков достигается переводческая эквивалентность.
Для анализа мы избрали модели образования лексико-семантической группы инструментов и орудий труда с соответствующими формантами. На выбор повлияли такие факторы, как частотность лексем этой группы, а значит, актуальность их анализа для практики перевода, относительная закрытость и ограниченность группы, которая говорит о ней как о сложившейся структуре, минимальный потенциал лексем к вторичной номинации, мотивации, основанной на метафоре, что создало бы дополнительные сложности межъязыкового сопоставления и заставило бы в большей степени учитывать экстралингвистические аспекты вопроса.
ВОПРОС НОСИТЕЛЯ СЛОВООБРАЗОВАТЕЛЬНОГО ЗНАЧЕНИЕ В РУССКОМ ЯЗЫКОЗНАНИИ
Прежде чем приступить к установлению соотношения русских и арабских словообразовательных моделей, необходимо рассмотреть сами понятия модели и форманта в обоих языках, что позволит в свою очередь уточнить словообразовательные средства, по которым те или иные лексические единицы образуются.
Как известно, в русской лингвистической традиции «под словообразовательной системой понимается совокупность мотивированных (производных) слов, объединенных в словообразовательные типы и гнезда» [Карпов, 2002, с. 5]. Термин «словообразовательная модель» ввел в научный обиход академик В.В. Виноградов, обозначив ее как структурно-семантическую схему построения производных слов, отличающихся конкретным формантом, частеречной принадлежностью и собственным словообразовательным значением [Виноградов, 1961, с. 227]. Распределение производных слов по определенным моделям подчиняется четким правилам морфологии, продиктованным общими постулатами установления моделей слов. «Это схема построения слов определенной части речи, абстрагированная от конкретных лексических единиц, характеризующаяся а) общностью части речи непосредственно мотивирующих слов и б) формантом тождественным в материальном и семантическом отношении (морфема или другие словообразовательные средства)» [Русская грамматика, 1980, с. 135; Земская, 1973, с. 182]. Основываясь на данном определении, можно утверждать, что группа производных слов обладает: 1) частеречной общностью – слова принадлежат одной и той части речи; 2) одним и тем же способом словообразования – слова данной группы образуются одним и тем же деривационным средством; 3) общностью словообразовательного значения, по которому группируются все дериваты с данным значением. Именно этим критериям должны подчиняться производные слова русского языка, чтобы стать частью определенной словообразовательной модели.
Показательно, что не являются исключением и просторечные слова. Они также группируются по моделям и отвечают действующим правилам русского словообразования, что свидетельствует о наличии четкой системы образования слов, которая охватывает большую часть лексических пластов языка. Например, по модели слов с суффиксом -ач, означающим обилие того, что упомянуто в первой части слова, создаются относящиеся к просторечью дериваты типа: рус. богач – араб. [raǧulun ġannīyyun] رَجلٌ غَنيٌ; рус. бородач «человек с большой бородой» араб. [multaḥin] مُلتَحٍ; рус. носач «человек или животное с большим носом» – араб. [kabīrul aʾnfi] كَبيرُ الأنفِ и др. Все они принадлежат одной и той же части речи и образуются с помощью одного и того же морфологического средства – суффикса -ач.
Вместе с тем возникает вопрос: как выделить носитель словообразовательного значения, чтобы представить его структурный эквивалент в других языках, например в арабском? И.С. Улуханов в качестве форманта выделяет аффикс. При определении модели лингвист описывает формант следующим образом: «К одному и тому же словообразовательному типу принадлежат членимые на морфемы слова, содержащие семантически тождественный аффикс. Cлoвoo6paзoвaтeльный тип, служащий o6paзцoм для производства новых слов, является моделью» [Улуханов, 1966, с. 129; Улуханов, 1977, с. 256]. Т.е. формантом представляется формальный аффикс, выделяемый и повторяемый во всех производных словах одной модели.
Сторонники мнения о том, что аффикс выступает носителем словообразовательного значения, апеллируют к тому, что с его помощью выражается отличное от других морфем производного слова значение. Это в свою очередь объясняется тем, что в основе аффикса лежит самостоятельное слово, которое исторически в этот аффикс превратилось. При этом отрицается какая-либо роль корневой морфемы в выражении деривационного значения.
Однако это утверждение представляется нам парадоксальным, если принимать во внимание, что деривационного значения не существует без корневой морфемы. Сам аффикс не обладает грамматической самостоятельностью, т.к. он не спрягается и не склоняется подобно синтаксической единице и не функционирует отдельно от корневой морфемы. Поэтому мы поддержим тех исследователей, которые полагают, что словообразовательное значение, как и лексическое, выражается производным словом целиком и что словообразовательное значение, наряду с лексическим, выражается всем строением производного слова [Оголбцева, 1976, с. 334]. Звуковая ткань производного слова в русском языке должна быть гармонично организована (в рамках фонетического единства слова), чтобы слово плавно произносилось при присоединении аффикса. Нельзя же ставить ударение на /о/, когда аффикс -ец присоединяется к корневой морфеме лов- в слове лове́ц. Как видим, аффикс отнимает часть гласной силы у корневой морфемы, к которой он присоединился. Кроме того, раздача гласной силы по слогам усиливается или укорачивается в зависимости от других слогов, что подтверждает фонетическое единство корневой морфемы и аффикса. Все слоги производного слова в какой-то степени подвергаются относительным звуковым количественным изменениям, например лове́ц, беле́ц, мертве́ц и увидел ловца́, бельца́, мертвеца́. Дериваты представляют собой целостность, в образовании которой участвовали как корневая морфема, так и аффикс, поскольку приобретенные род, число и падеж, не придались именно аффиксу, который не может склоняться в отдельности от фонетически единого слова. Таким образом, аффикс оказывается не способным нести в себе все деривационные значения, и поэтому единственным носителем словообразовательного значения в русском языке мы назовем целое производное слово.
СПЕЦИФИКА АРАБСКОЙ СЛОВООБРАЗОВАТЕЛЬНОЙ МОДЕЛИ
В арабском языкознании словообразовательная модель издавна служит критерием, которым оперируют арабские ученые с целью установления цепочек преобразований в гнездах арабских слов. При этом арабская словообразовательная модель считается инструментом анализа языка, который классические лингвисты назвали [alūaznu] الوزنُ [Rajhi, 1973, p. 10]. Данное понятие связывается с глаголом [ūazana] وزن – рус. взвешивать, что намечает несколько иной подход к пониманию морфологии слова в арабском языке. Арабы на слух, образно говоря, «взвешивают» слова на предмет совпадения с той или иной звуковой моделью, выражающей определенное словообразовательное значение. Средневековый ученый-грамматист Сибавейхи (представитель басрийской языковедческой школы, годы жизни – 760–797) называет ее «параметром, по которому арабы создают существительные и глаголы» [Sebwayh, 1982, p. 242]. Первым, кто поднял вопрос о трёхсогласной природе звуковой модели [f-ʿ-l] = [ف-ع-ل] арабского языка был автор наибольшего количества трудов по классической арабской филологии Ибн Джинни (941–1002 гг.), пришедший к выводу, что трехсогласная модель правильнее других и к тому же она компактнее [Ibn Jinni, 1954, p. 31-32]. Теория «трехбуквенного веса» арабского языка основывается на том, что большая часть арабского словаря состоит из слов с корнями из трех согласных, поэтому морфологи определили образование слов от трехбуквенной комбинации и всецело признали словообразовательную модель, основанную на трех согласных [Hamlawi, 1894, p. 53].
Функция категории веса заключается в том, что она позволяет каждую лексему отнести к той или иной модели, характерной для арабского языка. Согласные и гласные звуки дериватов полностью рифмуются по долготе/краткости с согласными и гласными компонентами фонетической модели, по которой на слух познается словообразовательное значение. Например, для образования модели глагола пр.вр. используется звуковая ритмичная модель из трех кратких открытых слогов на -а с закрепленным ударением на первом слоге [faʿala] – [ūazana] وَزَنَ – взвесил; [karama] كَرَمَ – вознаградил; [rafaʿa] رَفَعَ – поднял и т.д. Также по единому правилу, т.е. по определенной фонетической модели, образуется глагол пр.вр. страд. залога: долгота каждого слога деривата проверяется долготой и краткостью того слога звуковой модели, с которой слог деривата должен рифмоваться. Так, по модели [fuʿila] – образуются слова типа [huūūila] حُوِّلَ –был трансформирован; [kuṯṯifa] كُثِّفَ – был конденсирован; [futiḥa] فُتِحَ – был открыт.
Таким образом, словообразовательная модель в арабском языке может быть обозначена как структурный звуковой ритм построения производных слов, которые должны характеризоваться:
1) общим звуковым ритмом, когда все слоги производного слова рифмуются по долготе и краткости со слогами фонетической модели – звуковой словообразовательной формулы;
2) частеречной общностью, т.е. все производные слова одной модели должны принадлежать одной и той же части речи;
3) общим словообразовательным значением, выраженным флективной категоризацией всех звуков производного слова.
Для более четкой формулировки специфики арабской словообразовательной модели необходимо разобрать такую ее характеристику как общий звуковой ритм, который определяется звуковым количеством элементов-звуков модели [Магомедов, Алиханов, 2008; Оцомиева-Тагирова, 2016]. Например, для выражения названия орудия действия наиболее употребительная модель – [mifʿāl] مفعال (наряду с [mifʿal] مفعل) : [mirfāʿ] مِرفاع – рус. кран; [mikīāl] مِكيال – рус. бушель; [miqrāḍ] مِقراض – рус. кусачки; [miḏīāʿ] مِذياع – рус. радио и т.д. В данной модели звуковое количество гласных уже определено и согласные «оживляются» этой гласной силой, поскольку нельзя произносить согласный без гласной, дающей ему способность произноситься. Это объясняется тем, что, как образно выразился Ф.И. Буслаев, «гласные текучи, а согласные тверды. Согласные можно назвать костью и плотью языка, гласные же тем, что орошает и живит твердые части кровью и дыханием» [Буслаев, 1992, с. 199]. К тому же «в действительности согласный и гласный взаимно определяют друг друга таким образом, что воспринимаются слухом в неразрывном единстве…» [Гумбольдт, 1984, с. 86].
Гласные звуки каждого деривата, образованного по определенной модели, должны соответствовать по долготе-краткости гласным звукам этой модели. Словообразовательные модели в арабском языке имеют своеобразное формальное выражение по фонетическим признакам, которое отражается на письме т.н. огласовками – надстрочными/подстрочными знаками, обозначающими краткие гласные звуки. В качестве образцовой производной модели выступает звуковая материя или формулировка, по которой дериваты создаются, при этом модельная звуковая материя представляется целостной звуковой тканью, с каждым слогом которой должен рифмоваться соответствующий слог деривата словообразовательной модели.
Несмотря на то, что дериваты определенной модели могут мотивироваться словами различных частей речи, производные слова этой модели должны принадлежать одной части речи. Созвучная с моделью звуковая материя производных слов не только выражает словообразовательное значение данной модели, но и указывает часть речи для нее. Маркер частеречной принадлежности проявляется в процессе словообразовательной мотивации, поскольку производные слова приобретают свою новую частеречную принадлежность по звуковой формулировке модели. Так, на основе флективной категоризации звуковой материи возможно рассмотреть процесс приобретения частеречной принадлежности имён существительных на примере названия орудия действия по модели [mifʿāl]: араб. [naẓara] نَظَرَ – рус. смотреть → араб. [minẓfār] مِنْظَارٌ – оптическое орудие для наблюдения (может иметься в виду как телескоп, так и для очень мелких вещей микроскоп – рус. телескоп, микроскоп). Если сравнивать частеречную принадлежность арабской производящей базы [naẓara] نَظَرَ с основой производного слова [minẓfār] مِنْظَارٌ, становится очевидно, что последняя оформилась по звуковой материи, созвучной с моделью [mifʿāl]. Производное слово в данном случае приобретает следующие морфологические маркеры: имя существительное м.р. ед.ч. им.п. с известным по модели словообразовательным значением орудия действия. По тому же правилу флективной категоризации образуется производное слово [miṭīāfun] مِطْيافٌ – рус. спектроскоп. Производное слово мотивируется арабским глаголом [ṭaīīafa] طَيَّفَ – рус. делать спектрацию. Слово [miṭīāfun] مِطْيافٌ уже приобрело свою частеречную принадлежность в процессе флективной категоризации по модели [mifʿāl], подчинившись всем звуковым правилам словообразовательной модели названия орудия действия.
Частеречная принадлежность всех дериватов определённой словообразовательной модели обусловлена модельным ритмом и воспринимается на слух. Письменное отображение же данного рода дериватов есть отражение образцовой модели, по которой все слоги производного слова последовательно должны рифмоваться со всеми слогами модели (в арабском письмо фонематическое).
Если сравнивать звуковую структуру производящей основы типа [sabara] سَبَرَ – рус. постигать со звуковой материей образованного от нее производного слова [misbār] – космический корабль, то становится ясно, что звуковая сила каждого согласного звука производящей базы измеряется огласовкой (фатха – краткий а) – [sa-ba-ra]. В результате чередования гласных звуков мотивирующей базы гласные деривата соответствуют ритму гласных модели [mifʿāl]. По гласным звукам модели, употребленной для образования существительного-названия орудия, измеряется гласная сила всех слогов производного слова [misbār] – космический корабль. Следовательно, изменяется звуковое количество всех слогов деривата, что приводит к полному преобразованию звуковой материи производного слова. Как конечный результат данного изменения появляется новая звуковая материя, рифмующаяся с образцовой моделью до слога.
Нет сомнения, что приведенные рассуждения о том, что словообразовательный формант в русском и арабском языках, как было показано, далеко не механически присоединяется к корневой морфеме, а вызывает преобразование всей материи слова, должно стать основой для достижения эквивалентного перевода.
СПЕЦИФИЧЕСКИЕ ПРИЗНАКИ ЭКВИВАЛЕНТНОСТИ РУССКО-АРАБСКОГО ПЕРЕВОДА
Познание словообразовательных моделей задействованных в переводе языков играет ключевую роль в достижении переводческой эквивалентности. Сравнение русских и арабских моделей словообразования, служащих для обозначения орудий и инструментов, дает следующую картину, подсказывающую некий идеальный алгоритм двустороннего перевода подобных единиц с закрепленными за ними формантами: арабской модели на mi- (подварианты – mifʿal и mifʿāl]) с сопровождающей ее внутренней флексией соответствует множество моделей русского языка с суффиксами -л(о), -ач, -ник, -к(а), -лк(а), -льник, -ок, -тель(-итель), -чик (щик) и др.
Знание особенностей каждой конкретной словообразовательной модели имеют значение как на этапе понимания переводчиком лексического вещественного значения мотивирующей базы, так и на этапе подбора соответствующего деривата в языке перевода, а также при финальной сверке эквивалента со звуковой материей стандартной модели (ритмичное с моделью произношение деривата). Поэтому переводчику, чтобы представить точный структурно-семантический эквивалент в тексте перевода, нужно быть в равной степени хорошо знакомым как с деривационными моделями на языке перевода, так и с актуальными деривационными правилами языка перевода. Глубоко понимающим модели образования слов в арабском языке арабистам, для которых арабский язык не является родным, как и носителям языка, раскрывается не только словообразовательное значение дериватов, но и все грамматические маркеры того или иного типа дериватов за ними закрепленные.
С одной стороны, единственность арабского форманта для инструмента суффикса mi- в комплексе с внутренней флексией обеспечивает однозначно правильное понимание лексической единицы арабского языка, обозначающей инструмент, и правильный выбор модели слова при переводе на арабский, но не с арабского на русский, так как этой арабской модели соответствует множество русских. При этом в направлении перевода русский→арабский остается задача выбора эквивалентного трехсогласного арабского корня, передающего общее значение действия, совершаемого с помощью того или иного инструмента. Для не носителя арабского языка это представляет определенную сложность, которой может быть обусловлен ошибочный выбор. В обратном направлении – арабский→русский – задача переводчика по распознаванию того, что подлежащая переводу единица является обозначением инструмента, упрощается, однако переводчик стоит перед выбором из множества русских моделей слова, в которых, безусловно, с большей эффективностью ориентируется носитель русского языка.
С другой стороны, структурная наполненность словообразовательных гнезд, стилистическая окрашенность какого-то слова, обусловленная культурно-историческими факторами, уникальные языковые категории, как глагольная порода в арабском или вид русского глагола, участвующие в словообразовании и др. – все это «уводит» переводчика от однозначного выбора деривата и создает трудности перевода, которые возможно преодолеть не столько знанием эквивалентности моделей слов, сколько пониманием потенциала словообразовательного гнезда того или иного корня, знакомством с корректностью конкретного словоупотребления, речевыми штампами, исключениями и др. Очевидно, что в более сложно организованных лексико-семантических группах, чем «орудия и инструменты», значение перечисленных факторов возрастает. В зависимости от направления перевода и того, носителем какого языка – оригинала или перевода – является переводчик, меняется степень владения словообразовательными моделями и понимание их соответствия либо несоответствия друг другу. Следовательно, трудности перевода на различных этапах в его алгоритме могут варьироваться.
Среди признаков, указывающих на эквивалентность перевода, в первую очередь мы выделим полную передачу вещественного значения мотивирующей базы, которое связывается с корнем. При этом в русско-арабском переводе мы имеем дело со спецификой арабского корня, которая заключается в прозрачном мотивационном отношении производящей и производной основ посредством трёх корневых согласных звуков. Эта особенность арабского языка дает переводчикам-арабистам возможность ясно видеть вещественное лексическое значение корневых согласных элементов корня, повторяемых в мотивирующем и мотивированном словах [Amid, Laporte, 2003; Белкин, 1975]. Так, в начальной своей форме арабский глагол [ṯaqaba] ثَقَبَ – рус. проколоть, пробивать есть мотивирующая база для → араб. [miṯhqābun] مِثْقابٌ, рус. дрель; араб. [laqaṭa] لَقَطَ – рус. выщипывать образует производящую основу для → араб. [milqātun] مِلْقَاطٌ – рус. щипцы; араб. [zamara] زَمَرَ – рус. дуть в дудку мотивирует араб. [mizmārun] مِزْمَارٌ – рус. дудка, флейта. Очевидно, что такое последовательное смысловое соотношение глаголов и мотивированных ими слов в современном русском языке, как видно из примеров выше, встречается на порядок реже.
Вторым признаком эквивалентности русско-арабского перевода следует принять построение арабского деривата согласно звуковой материи частотной словообразовательной модели (для инструментов и орудий она практически одна в вариации с долгим вторым гласным или коротким): срав. [mišraṭun] مِشْرَطٌ – рус. скальпель; [midfaʿun] مِدْفَعٌ –рус. пушка; [minǧalun] مِنْجَلٌ – рус. серп и др.
Третьим признаком эквивалентности русско-арабского перевода является соблюдение заключенных в арабской модели грамматических значений. Модель в арабском, поскольку по ее звуковому строению уточняется структура производного слова, конкретизирует и управляет процессом флективной категоризации. Так, модель [mifʿal] – مِفْعَل обусловливает словообразовательное значение названия орудия м.р. им.п.. По данной модели создаются производные слова типа: [mibradun] مِبْرَدٌ – рус. точило; [mišraṭun] مِشْرَطٌ – рус. скальпель; [midfaʿun] مِدْفَعٌ – рус. пушка; [minǧalun] مِنْجَلٌ – рус. серп и др. Не подлежит сомнению, что все производные слова, образованные по модели [mifʿal] – مِفْعَل, имеют одно и то же грамматическое значение, в отличие от указанных русских примеров, где нет правила присвоения существительному, обозначающему орудие труда, того или иного грамматического рода.
ВЫВОДЫ
Приступая к анализу оригинала, переводчик совершает прежде всего операции морфологического разбора слова, восстанавливая словообразовательную цепочку, а также, на завершающем этапе, зачастую сам конструирует его эквивалент из морфем на языке перевода и сверяет его с «готовым решением», например, которое дает словарь либо которое было ему известно из личного опыта и знаний о потенциале того или иного корня, функциях известных ему формантов и структурных связях в языке. На этом основании в качестве ключевой категории алгоритма переводческой деятельности мы назвали словообразовательную модель.
Для более глубокого понимания изменений во внутренней и внешней формах слова при словообразовании мы сопоставили две грамматические концепции – современную российскую и классическую арабскую, уходящую корнями в Средневековье, и убедились, что словообразование – это сложное системное явление, которое характеризуется сдвигами не только в значении, но и во всей материи слова, а единственным носителем словообразовательного значения является целое производное слово, звуковая ткань целиком.
Словообразовательная модель в арабском языке, рассмотренная сквозь призму отечественного языкознания, может быть определена как структурный звуковой ритм построения производных слов, которые должны характеризоваться общим звуковым ритмом, частеречной общностью и общим словообразовательным значением. Поэтому помимо общих положений эквивалентного перевода обращает на себя внимание ряд специфических признаков эквивалентности перевода в паре языков русский-арабский, как полная передача вещественного значения мотивирующей базы, совпадение ритмики арабского деривата с условной моделью, соответствие производного заключенным в соответствующей модели грамматическим категориям и др.
Сопоставление русских и арабских словообразовательных моделей для группы инструментов и орудий труда прояснило, какие трудности в их переводе возникают на каждом из этапов работы, при том или обратном направлении перевода, для переводчика-носителя определенного языка и на что необходимо обратить внимание для достижения эквивалентного результата в ситуациях различной сложности.
Несомненно, собранный материал и анализ частотных моделей словообразования на предмет эквивалентности в переводческой деятельности в паре языков со специфическими грамматическими категориями русский-арабский представляет не только практическую ценность для переводчиков, но и теоретический интерес для лингвистов.