СТАТЬИ

История расширения «русской Азии» в XVII–XIX вв. связана с формированием трансграничного пространства, вобравшего миграционные потоки и энергетику российской (православной), монгольской (буддийско-кочевой) и китайской (даосско-кон- фуцианской) цивилизаций. Русские ментально и политически воспринимались монгольской элитой как спасители, а Российская империя – как реальный противовес китайской угрозе поглощения. В XIX – начале XX вв. Монголия, пройдя фазу кратковременного возрождения буддийской монархии Богдо-гэгэна (1911–1919), гражданской войны и установления патерналистских отношений Советской России с монгольскими революционерами, в 1924 г. превратилась в Монгольскую Народную Республику, находившуюся под формальным сюзеренитетом Китая. Международно-правовые «нестыковки» статуса МНР были ликвидированы решениями Ялтинской конференции союзников (февраль 1945 г.), монгольским референдумом с последующим признанием его результатов Чан Кайши в 1946 г. Треугольник «СССР – МНР – Китай» приобрел законченную форму с полным международно-правовым оформлением.
Постсоветские очертания во многом определялись подписанием в 1993 г. российско-монгольского и в 1994 г. монголо-китайского Договоров о дружбе и сотрудничестве, появлением «третьего соседа» – США, Японии, Южной Кореи и др., усилением Китая на торговых и инвестиционных площадках, а также экономическим ослаблением России в Монголии. Запуск китайской инициативы «Один Пояс» обусловил создание в 2016 г. российско-монголо-китайского «коридора», включая транспортную и энергетическую (углеводородную) составляющие. Подписание в 2019 г. российско-монгольского Договора о дружественных отношениях и всеобъемлющем стратегическом партнерстве поли- тически укрепило российско-монгольский вектор, усилив общую стратегическую основу треугольника. Монгольский участок в плане увеличения экономической доли Китая и его влияния в целом, остается «слабым звеном» трехсторонней структуры.
В статье анализируются исторические и современные реалии взаимодействий трех государств, российский и китайский компоненты, их политические и финансово-экономические измерения, сильные и слабые стороны двусторонних отношений в треугольнике.

Скачать JATS

ВВЕДЕНИЕ. МЕТОДОЛОГИЯ И ГИПОТЕЗЫ

Актуальность заявленной темы, с одной стороны, связана со 100-летним юбилеем официальных российско-монгольских отношений, установленных Советской Россией с монгольскими революционерами в Москве 5 ноября 1921 г., а с другой, – со сложными и противоречивыми современными политическими, торгово-экономическими и гуманитарными реалиями в системе «Россия – Монголия – Китай».
Методологически при анализе проблемы «треугольника» просматривается два концептуальных подхода. Во-первых, базовый историко-цивилизационный, связанный с взаимодействием монгольской (буддийско-кочевой), китайской (конфуцианской), российской (православной) цивилизаций, включая широкое понятие «монгольского мира», его расширение и сжатие. Разработанная в российском монголоведении концепция монгольской цивилизации и ее места в современных реалиях [Железняков, 2016], позволяет более точно определить цивилизационные российско-монголо-китайские «стыки», их специфику и перспективы существования.
Во-вторых, это «геополитический подход», сформировавшийся в рамках западной теории «монгольского сателлизма», как в жестком [Rupen, 1964], так и в мягком [Lattimore, 1962] ее вариантах в биполярную эпоху, дополненной российскими исследованиями [Гольман, 2001]. Основной посыл большей части западных монголоведов не изменился и сегодня. Он сводится к определяющей внешней детерминанте – эффекту геополитической «зажатости» Монголии от «характера китайско-российских отношений» [Campi, 2004, p. 268–287]. Однако этот подход жестко фиксирован только на российско-китайском факторе и не оставляет места для анализа влияния других страновых («третьего соседа» – США, ЕС, Японии и др.), региональных и глобальных процессов, включая глобализацию.
В рамках этих двух подходов видны сильные и слабые стороны складывавшейся более 400 лет российско-монголо-китайской структуры взаимовлияний, поглощений и конфликтов. В настоящее время особый интерес представляют сложившиеся в 1990-е гг. механизмы взаимодействия трех государств, их эволюция и развитие в 2000-е гг. Основной исследовательский интерес в данной статье сконцентрирован на анализе ключевых «внутренних» процессов в треугольнике, выявлении доминирующих тенденций на перспективу. Можно ли говорить сегодня, что он остается внутренне стабильным и равновеликим, либо речь идет о его системной деформации за счет усиления одного государства?

ИСТОРИЯ РАСШИРЕНИЯ «РУССКОЙ АЗИИ». КИТАЙСКО-МОНГОЛЬСКИЕ СЕГМЕНТЫ В XVII–XX ВВ.

Во многом история расширения «русской Азии» в XVII–XIX вв. связана с историей формирования границ, которые отделяли российские сибирско-дальневосточные территории от восточноазиатских государств. Речь шла, с одной стороны, об установлении официальных демаркационных линий, а с другой, о формировании широкого трансграничного пространства, вобравшего миграционные потоки и энергетику монгольской (буддийско-кочевой), китайской (даосско-конфуцианской) и других цивилизаций.
Формирование сибирско-монгольского участка Евразии на российско-монгольских рубежах было длительным и противоречивым. Казаки на традиционном русском кураже, войдя в контакт с монгольскими ханами Западной и Северной (Халха) Монголии в XVII в., положили начало созданию огромной зоны российско-монгольского буферного (от Китая) пространства.
Экономический и цивилизационный феномен его заполнения совпал со сменой кода монгольской цивилизации, которая при сохранении кочевой основы, за 200–300 лет из агрессивной, имперско-чингисхановской превратилась в буддийско-ламаистскую. Жестокий воин-захватчик уступил место мирному ламе, бредущему по степи и перебирающему четки. Эта «духовная революция» совпала с китайским административным поглощением Монголии, формально превратившейся в часть Поднебесной. При этом русские, идущие с Севера, ментально и политически воспринимались монгольской духовной и княжеской элитой как спасители, а Российская империя – как реальный противовес китайской угрозе поглощения.
В XIX – начале XX вв. Внешняя (Халха) Монголия, пройдя фазу кратковременного возрождения ламаистской монархии Богдо-гэгэна (1911–1919), гражданской войны и установления патерналистских отношений Советской России с молодыми монгольскими революционерами, в 1924 г. превратилась в Монгольскую Народную Республику, развивавшуюся в достаточно специфической международной среде, внутренние и внешние контуры которой определялись тремя моментами:

1. МНР формально (де-юре), согласно ст. 5 Советско-китайского договора 1924 г., была частью Китайской Республики, но де-факто оставалась под сильным экономическим, идеологическим и политическим влиянием СССР.

1. Приоритеты советской политики по отношению к МНР до поражения Коминтерна в китайской революции 1925–1927 гг., определялись ценностью китайского революционного движения, которое, как полагали тогда в Москве, может перерасти в революцию мировую. После поражения китайской революции отношения СССР и МНР сконцентрировались исключительно на углублении двусторонней советско-монгольской модели.

1. Усиление угрозы со стороны милитаристской Японии в начале 1930-х гг. еще больше сблизило Улан-Батор и Москву, сформировав советско-монгольскую военную «ось» в 1936 г. (Протокол о взаимопомощи 1936 г.), которая доказала свою эффективность в конфликте с Японией на р. Халхин-гол в 1939 г.

Международно-правовые «нестыковки» статуса МНР были окончательно ликвидированы решениями Ялтинской конференции союзников (февраль 1945 г.), итогами советско-китайских переговоров в Москве в 1945 г. и монгольским референдумом с последующим признанием его результатов Чан Кайши в 1946 г. Треугольник «СССР – МНР – Китай» приобрел законченную на тот период форму с полным международно-правовым оформлением монгольского статуса [Лузянин, 2003].
В 1949 г. победившая в Китае Китайская Коммунистическая партия во главе с Мао Цзэдуном приняла, хотя и не безоговорочно, сложившиеся границы разделения в «треугольнике», включая официальный статус МНР. 4 февраля 1949 г. в беседе советского министра внешней торговли А.И. Микояна с будущим китайским руководителем КНР Мао Цзэдуном последний зондировал возможность включения Внешней Монголии (МНР) в состав китайского государства, когда у власти будут китайские коммунисты. На что получил категорический отказ с пояснением, что «китайское государство, так же, как и советское государство, признало независимость Внешней Монголии… и вряд ли (Монголия) добровольно от независимости откажется» [Телеграмма, 1949].
После 1949 г. китайское руководство периодически поднимало «монгольский вопрос» в форме отдельных эмоциональных высказываний председателя Мао. Однако это не повлияло на реальное изменение сложившегося политико-демаркационного статус-кво между СССР, МНР и КНР. Нормализация советско-китайских отношений в конце 1980-х – начале 1990-х гг., включая вывод советских войск из Монголии, восстановили баланс и стабильность отношений в трехсторонней структуре. Однако распад СССР и монгольская демократическая революция вновь создали условия политической неопределенности взаимоотношений трех государств.

РОССИЯ, МОНГОЛИЯ И КИТАЙ ДО ЭПОХИ «ПОЯСОВ И ПУТЕЙ» (1991 – 2013 ГГ.)

Постсоветские очертания треугольника появились в 1993 и 1994 гг. после подписания соответственно российско-монгольского и китайско-монгольского Договоров о дружбе и сотрудничестве. Договор «О дружественных отношениях и сотрудничестве между Российской Федерацией и Монголией» от 20 января 1993 г. с Россией имел для Монголии ряд особенностей, характерных в целом для той эпохи «десоветизации» и отхода Улан-Батора от союзнических отношений с Москвой. Он снизил уровень взаимодействия с союзнического [Договор, 1966] до отношений «дружественных государств» (ст.1) [Договор, 1993, с. 19]. В апреле 1994 г. в Улан-Баторе был подписан договор «О дружественных отношениях и о сотрудничестве между Монголией и Китайской Народной Республикой», который стал базовым уже в монголо-китайских двусторонних отношениях.
Позитивным было то, что китайская сторона подтверждала независимость МНР, в то время как в договоре МНР и КНР «О дружбе и взаимной помощи» 1960 г. этот термин отсутствовал. С другой стороны, в монголо-китайском договоре отсутствовал прописанный механизм решения спорных вопросов и положение о неприкосновенности границ. Аналогичный российско-монгольский документ 1993 г. предусматривал разрешение этих чувствительных для монголов вопросов [Родионов, 2009. с. 162].
Особенностью трехсторонних отношений в этот период было их развитие вне китайской мегаинициативы Один пояс и один путь, запущенной в 2013 г. Российско-монгольский и монголо-китайский двусторонние треки развивались тогда в рамках трех ключевых процессов:

• Радикального обновления концепций внешней политики и безопасности Монголии (де-юре и де-факто), включая появление «третьего соседа» – приоритетного, после традиционных России и Китая, партнера (США, Японии, ЕС, Южной Кореи и др.).

• Ухода России из Монголии в начале 1990-х и постепенного возвращения ее в 2000-е гг.

• Апробации Китаем стратегии выдавливания конкурентов с монгольского рынка и формирования своей доминирующей экономической роли.

По оценкам экспертов переломным для Китая стал 1999 год, когда он впервые опередил Россию в объемах внешней торговли с Монголией. На рынке прямых иностранных инвестиций (ПИИ) Китай начал «атаку» в горнодобывающий сектор, ставший ключевым драйвером экономического роста республики. Однако, КНР пока отставала от конкурентов. 80% ПИИ в 2011–2012 гг. составляли инвестиции австралийско-британского ТНК «Rio Tinto» в освоении крупнейшего в мире месторождения меди «Оюу – Толгой» [Макаров, Макарова, Андреев, 2020, с. 85].
Торговое наполнение треугольника «Россия – Монголия – Китай», по монгольским данным, происходило за счет роста российской и китайской долей, но с разными темпами. Монгольский экспорт в Россию с 27 млн долл. в 2005 г. возрос до 77 млн долл. в 2014 г. Соответственно в эти же годы в Китай – с 513 млн долл. до 5073 млн долл. Монгольский импорт из России – с 408 млн долл. (2005 г.) до 1549 млн долл. (2014 г.) и из Китая – с 303 млн долл. (2005 г.) до 1768 млн долл. (2014 г.) [Даваасүх, Цэнддорж, 2019].
Товарная структура монгольского экспорта в Китай состояла в основном из сырьевых товаров и продукции животноводства. 95% приходилось на уголь, медный концентрат, золото, серебро, уран, молибденовые руды. Импортировала Монголия из КНР продукцию обрабатывающей промышленности и машиностроения [Ли, 2020, с. 6]. Структура российского импорта в Монголию отличалась от китайского. Основу (66,3%) составляют минеральное топливо (нефть и нефтепродукты), а также машины и оборудование (9,3%), продовольственные товары (9,2%) [Шурубович, Пылин, 2021, c. 180].
Инвестиционное наполнение треугольника также было ориентировано на китайский «угол». Объем прямых китайских инвестиций с 2003 до 2011 гг. вырос в 27,5 раз и оценивался в 2,9 млрд долл. 68% китайских ПИИ шли в горнодобывающие сектора [Ли, 2020, с .6]. Общий объем ПИИ составлял в 2011 г. 4,9 млрд долл. В 2012–2013 гг. происходил дальнейший рост китайских инвестиций примерно по 320–350 млн долл. в год.
В этих условиях монгольское руководство, начиная с 2012–2013 гг., предпринимает усилия по регулированию инвестиционного потока за счет поощрения деятельности компаний из Северной Америки, Европы и Японии, которые стали рассматриваться в качестве приоритетных инвесторов. Для них создавались правовые и административно-бюрократические «зеленые коридоры» для входа в стратегические проекты. Попытки же таких китайских компаний, как China Aluminium Company, China Shenhua Energy, Petro China и др. ограничивались или пресекались [Макаров, Макарова, Андреев, 2020, с. 86].
Китайский исследователь Ван Вэйян, анализируя борьбу китайских компаний за «Таван Толгой»¹ и «Оую Толгой», отмечает, что несмотря на то, что компания China Shenhua Energy дважды выигрывала тендер в 2011 и 2014 гг., монгольское правительство пересматривало результаты, создавая «дискриминационные условия для Китая». Подобные явления эксперт объясняет массовым «антикитайским сознанием большинства монгольского населения» и его правящих элит [Ван Вэйян, 2017].

В отличие от Китая, Россия после 1991 г. не сталкивалась с массовыми антироссийскими настроениями. В отличие от стран Восточной Европы и Прибалтики, Монголия это – единственное постсоциалистическое государство, в котором полностью отсутствует русофобия как общественно-политическое явление. Другой положительный фактор – наличие трех крупных совместных с Монголией проектов, оставшихся от советского наследия – ОАО ГОК «Эрдэнэт» (49% и 51% соответственно российская и монгольская доли), «Монголросцветмет» (49% и 51%) и ОАО «Улан-Баторская железная дорога» (50% и 50%), а также 768 мелких и средних предприятиях с российским участием [Грайворонский, 2014].
Для российского бизнеса основной фронт инвестиционной борьбы также разворачивался на угольном, медно-молибденовом и урановом направлениях. Борьба шла с переменным успехом, в 2008–2009 гг. был сформирован серьезный пул из капитанов крупного российского бизнеса, в составе компаний «Ренова», «Норникель», «Базовый Элемент», «Интеррос» для борьбы за «Таван – Толгой» и другие проекты. В 2009 г. было подписано соглашение о создании российско-монгольской компании «Дорнод уран» для разведки, добычи и переработки урановых месторождений в Восточной Монголии.
Однако окончательной победы в борьбе за выгодные концессии, включая строительство новых железных дорог достичь не удалось. Налицо были неготовность и нежелание российского бизнеса вести жесткую конкурентную борьбу, сохранение в российских элитах старых иллюзий относительно Монголии, которая «никуда не денется» от России и передаст контрольные пакеты на выгодных ей условиях и др.
Треугольник Россия – Монголия – Китай активно наполнялся китайским экономическим содержанием при вытеснении на периферию российского присутствия. Трехсторонняя структура постепенно превращалась в китайскую. При этом, «третий сосед» (Запад, Япония, Южн. Корея) пытался ограничить китайское доминирование, выступая конкурентом на ресурсных площадках, но полностью остановить «китайский каток» ему не удалось.

ПУТИ, ПОЯСА И КОРИДОРЫ – НОВАЯ ЖИЗНЬ «ТРЕУГОЛЬНИКА»?

Официальная «презентация» председателем КНР Си Цзиньпином в 2013 г. в Астане (Казахстан) сухопутного Экономического пояса Шелкового пути и в Джакарте (Индонезия) морской версии Шелкового пути, фактически, открыли новую глобальную эпоху «поясов и путей», вобравшую и российско-монгольское пространство. В мае 2015 г. Москвой и Пекином было подписано соглашение о сопряжении между Россией и Китаем, строившееся на желании сторон совместно развивать и осваивать «Большую Евразию». 24 июня 2016 г. в Ташкенте на полях саммита Шанхайской Организации Сотрудничества президентом РФ В.В. Путиным, председателем КНР Си Цзиньпином и президентом Монголии Ц. Элбегдорчжем была подписана «Программа создания экономического коридора Китай – Монголия – Россия». Рамочный документ обозначил сибирско-монгольский вектор на сопряжение Евразийского экономического союза (ЕАЭС), Экономического пояса Шелкового пути (ЭПШП) и монгольского Степного пути (СТ), включая реализацию 32 проектов в области транспорта, электроэнергетики, таможенного регулирования и др. [Борисов, Дондоков, Намжилова, 2017, с. 103].
Часть сибирских экспертов считала, что коридор являлся некоей альтернативой китайскому ЭПШП [Бадараев, Винокурова, Литвинова, 2017]. На самом деле трехсторонний проект был изначально просчитан китайцами как один из шести основных коридоров Пояса и Пути. Китайские эксперты рассматривают инфраструктурный «треугольник», как некую новую региональную версию не только освоения евразийского пространства, но и подтягивания Автономного района Внутренней Монголии (АРВМ) и двух соседних провинций Северо-Востока КНР к монголо-сибирским ресурсным территориям [У Юньонг, Ванбин Фэн, 2020]. Со стороны Китая явно просматриваются два субрегиональных варианта/версии дальнейшего развития экономического коридора Россия – Монголия – Китай [Янь чжун мэнъ, 2019].
Во-первых, это – «хэйлунцзянская модель», основанная на подключении ресурсов данной провинции к российско-монголо-китайскому треку. На региональном уровне в 2018 г. была разработана специальная программа – «Экономический пояс сухопутно-морского Шелкового пути провинции Хэйлунцзян», рассчитанная до 2025 г. и ориентированная на усиление железнодорожного транзита: Владивосток – Суйфэньхэ – Харбин – Маньчжоули – Транссиб [Ставров, 2017, с. 43, 46].
Во-вторых, это – «цзилиньская модель», созданная в провинции Цзилинь в 2018 г. как «План развития вдоль экономического пояса и пути Китая, Монголии и России (2018 2025 гг.)» [Янь чжун мэнъ, 2019]. Данный вариант нацелен на совмещение треугольника Россия – Монголия – Китай с преференциальной зоной реки Туманган, где географически стыкуются Россия, Китай и Северная Корея.
В мае 2017 г. во время визита монгольского премьер-министра Ж. Эрдэнэбата в Китай было согласовано монголо-китайское «сопряжение» между китайской инициативой «Пояса и Пути» и монгольским «Степным Путем». Был подписан 21 документ о монголо-китайской транспортной кооперации. При этом в ходе монголо-китайских переговоров первичное официальное название монгольской инициативы «Степной Путь» было изменено на «Путь Развития» [Грайворонский, 2018, c. 52].
Изменение названия либо имени для китайцев никогда не бывает формальным актом. За этим всегда стоит определенный стратегический смысл. В данном случае, скорее всего, монгольская часть сопряжения встраивается в китайскую долговременную стратагему, все очертания которой пока до конца не видны. Ясно, что китайская редакция обусловлена транзитной и геополитической мотивацией.
В апреле 2019 г. в ходе государственного визита Х. Баттулги в Китай программа сопряжения была расширена и уточнена. В частности, были проработаны варианты 1200 км маршрута от Улан-Батор до порта Тяньцзинь (через Внутреннюю Монголию) и 1400 км от г. Чойбалсан (Восточная Монголия) до порта Далянь (через Внутреннюю Монголию и Маньчжурию) [Ulagpan, 2021].
В разгар пандемии в феврале 2020 г. монгольский президент еще раз посетил Китай. Кроме «пандемической повестки» – помощи КНР в предоставлении китайских вакцин и других медицинских услуг – основной вопрос переговоров касался текущей монгольской задолженности Китаю по ранее предоставленным льготным кредитам в рамках реализации программы Один пояс и один путь. Китай пошел навстречу Монголии, и 31 июля 2020 г. стороны продлили кредитное соглашение на три года, что частично спасло ее от неминуемого дефолта, однако проблема задолженности сохранилась. В настоящее время в Монголии реализуется на льготные китайские кредиты 17 различных инфраструктурных проектов [Монгол Улс, 2020].
Монгольская мотивация участия в трехстороннем «коридоре» формируется исходя из двух предположений. Во-первых, из желания монгольских бизнес-элит, связанных с внешней торговлей, использовать возросшие в условиях монголо-китайского сопряжения транзитные возможности. Монголия, как известно, не имеющая выходов к морю, рассчитывает на дополнительные экспортные поступления за счет использования морских портов в Тяньцзине и Даляне [Ulagpan, 2021].
Во-вторых, из наметившейся смены акцентов в Монголии относительно китайской угрозы. Если до «эпохи поясов и коридоров» существовал негласный межпартийный консенсус монгольских партий относительно экономического вызова Китая в сфере торговли и инвестиций, то в настоящее время, среди отдельных экспертов и политиков все чаще звучит мысль о том, что формирующаяся трансграничная кооперация, в которой Монголии объективно принадлежит ключевая роль связующей территории, не создает таких системных рисков и угроз от Китая, как его инвестиционное проникновение на стратегические месторождения.
Данный подход отчасти оправдан, поскольку объективно основывается на главном китайском приоритете сегодня – реализации мегапроекта Один пояс и один путь. Китайские власти и бизнес уделяют первостепенное внимание новым трансграничным коридорам, выделяя гигантские деньги на модернизацию и строительство дорог, аэропортов, пограничных переходов, мостов, тоннелей и пр.
С другой стороны, на монгольском участке Китай может спокойно расширить повестку монголо-китайского сопряжения, диверсифицировав ее за счет включения инвестиционных направлений, включая горнодобывающую промышленность, как это уже успешно сделано Пекином на пакистанском, киргизском, таджикском и других пунктах великого «Шелкового похода». Поэтому проблема поиска оптимального и безопасного для Монголии соотношения между угрозами и возможностями китайского участия остается чрезвычайно актуальной и долговременной.
Российская мотивация в рамках нынешнего треугольника также во многом обусловлена транспортно-транзитными интересами, она усилена не только достигнутым в 2015 г. российско-китайским сопряжением, но и складывающейся после 2016 г. спецификой положения России на монгольском инвестиционном рынке. В 2016 г. пакеты российских долей акций (49%) в совместных российско-монгольских предприятиях ГОК «Эрдэнэт» и «Монголросцветмет» были проданы монгольской стороне российской госкорпорацией «Ростех». Причинами этого шага были нерентабельность данных предприятий в связи с низкими мировыми ценами на медь и цветные металлы, влияние монгольских «налогов на сверхприбыль», технические сложности взаимодействия российских акционеров с монгольскими и др.
Фундаментальная причина была связана со сложившейся еще в 1990-е гг. неблагоприятной для России стратегией по экспорту меди, медного концентрата, других минералов, ориентированной исключительно на Китай и другие страны, при которой дальнейшее российское участие не изменило бы данную схему, а только усиливало российско-китайский разрыв в горнодобывающем и других минеральных сегментах.
Ключевой приоритет Россия отдает транспортной и энергетической составляющей, опираясь на совместное российско-монгольское предприятие «Улан-Баторская железная дорога» (УБЖД), где сохраняются равные доли (50/50), и российская сторона не собирается продавать монголам часть своих акций. Россия активно вкладывается в модернизацию дороги и строительство новых веток, связывающих основную магистраль с угольным месторождением Таван – Толгой.
Приоритетом также становится углеводородный (газовый) транзитный вектор. В декабре 2019 г. состоялся визит тогдашнего премьер-министра Монголии У. Хурэлсуха в Россию, в ходе которого был подписан меморандум о взаимопонимании между монгольским правительством и российской компанией «Газпром», создана совместная рабочая группа, а в январе 2021 г. в Монголии образована совместная компания «Союз Восток» для разработки технико-экономического обоснования (ТЭО) и проведения исследовательских работ по маршруту газопровода Сила Сибири-2, который соединит западную и восточную газотранспортную инфраструктуру России, пройдет через монгольские территории во внутренние районы Китая. В апреле 2021 г. разработка и утверждение ТЭО были завершены и стороны приступили к практической подготовке маршрутов.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ. КУДА ДВИЖЕТСЯ «ТРЕУГОЛЬНИК»?

После выхода системы Россия – Монголия – Китай в 1991 г. на новый политический уровень российский «полюс» в прежнем его виде, традиционно выступавший в качестве противовеса (в период царской России и Советского Союза в годы советско-китайской конфронтации) политическому и экономическому влиянию Китая, полностью исчез. В новом виде он, оформленный российско-монгольским Договором 1993 г., снизившим отношения с союзнического уровня до «добрососедских», уже де-юре и де-факто не мог и не должен был выполнять свои прежние функции, в том числе в качестве главной сдерживающей Китай силы. Эпоха монгольского «сателлизма», как и времена гигантской и безвозмездной помощи монголам закончилась.
Сформировалась обновленная структура, в которой, появился «четвертый угол» – коллективный Запад во главе с США, официально оформленный в монгольской внешнеполитической концепции в качестве «третьего соседа», который неформально противостоял России и Китаю. Регионализация и вхождение Монголии в глобальные и восточноазиатские экономико-интеграционные проекты, включая мировые финансовые и торговые (ВТО) институты, получение большой донорской помощи и др., объективно усиливали позиции «третьего соседа», но не смогли переломить сформировавшуюся в конце 1990-х – начале 2000-х гг. тенденцию усиления КНР в монгольской республике в частности, и в рамках данного «треугольника» в целом.
К чувствительным моментам относится формирующаяся российско-китайская экономическая асимметрия потенциалов, к сожалению, не в пользу России, которая пока компенсируется высоким политическим уровнем стратегического партнерства и доверия РФ и КНР и отчасти влияет на треугольник. После запуска китайского мега-проекта «Один Пояс и Один Путь» произошло дальнейшее усиление экономического влияния КНР на Монголию, особенно в сфере финансово-кредитных отношений.
Запуск китайской инициативы обусловил создание и оформление российско-монголо-китайского «коридора», включая транспортную и энергетическую (углеводородную) составляющие. Монголо-китайское и российско-монгольское звено сопряжения являются органичной частью общей стратегической (евразийской) политики Китая в рамках «Одного Пояса» при полном сохранении двусторонней российско-монгольской и монголо-китайской специфики.
Россия и Монголия пока объективно не могут идти по пути максимальной экономической либерализации и открытости в отношениях с Китаем. Перспективным выглядит либерализация российско-монгольских опций, включая формирование между Евразийским Экономическим Союзом (ЕАЭС) и Монголией зоны свободной торговли (ЗСТ), а также своеобразное обновление/расширение «треугольника» за счет интеграции Монголии в Шанхайскую Организацию Сотрудничества (ШОС) в качестве ее постоянного члена.
Подписание 3 сентября 2019 г. в Улан-Баторе президентами В.В. Путиным и Х. Баттулгой Договора о дружественных отношениях и всеобъемлющем стратегическом партнерстве между РФ и Монголией политически укрепило треугольник на российско-монгольском и монголо-китайском векторах, усилив общую стратегическую основу. Монгольский участок в плане увеличения экономической доли Китая на монгольских рынках и его влияния в целом, остается «слабым звеном».
В перспективе, учитывая активизацию администрации Д. Байдена (США) на российском и китайском направлениях, теоретически просматривается американский сценарий создания из Монголии на границах РФ и КНР враждебного Москве и Пекину государства. Данный сценарий, на наш взгляд, маловероятен, поскольку монгольская элита (независимо от партийной принадлежности), хотя и готова принять рекомендации и вести диалог с Вашингтоном, но принципиально не готова пойти на подрыв региональной стабильности в треугольнике и демонтаж стратегического партнерства с северным (Россия) и южным (Китай) соседями.