|
Статья
|
При обращении к научной литературе по Египту эпохи Первого персидского владычества (5261 – 404 гг. до н.э.) можно заметить, что основное внимание исследователей-египтологов было посвящено в первую очередь изучению частных проблем данного периода. Так, учеными подробно рассматривались темы политической истории [Kienitz, 1953; Ruzicka, 2012], восприятия персидских царей в качестве правителей Египта самими египтянами [Rössler-Köhler, 1991; Wasmuth, 2017b], функционирования и изменений в египетской администрации при персах [Menu, 1995; Sternberg el-Hotabi, 2000; Vittmann, 2009; Agut-Labordère, 2017; Schütze, 2019], взаимодействие египтян с иноземцами [Salmon, 1985; Devauchelle, 1995; Johnson, 1999; Vittmann, 2003; Sternberg el-Hotabi, 2016] и др. При этом, обобщающие труды по эпохе Первого персидского владычества в основном описательны, и ситуация в Египте данного периода (в частности, при описании устройства и функционирования административного аппарата) рассматривается без общего теоретического осмысления [Bresciani, 1958; Lloyd, 1983; Bresciani, 1985; Perdu, 2010]. Одна из немногих попыток проанализировать социальные отношения и административное устройство в Египте при персах на основе единой методологической концепции была предпринята французским ученым-специалистом по державе Ахеменидов П. Брианом. В статье 1988 г. [Briant, 1988] исследователь рассматривал ситуацию в Египте с точки зрения разработанной им концепции «господствующего этно-класса».
Основной задачей данной концепции было объяснение структурных и организационных особенностей державы Ахеменидов и возникавших при подобном устройстве государства взаимоотношений между завоевателями и завоеванными. Под термином «господствующий этно-класс» французский ученый понимал особую социальную категорию, принадлежность к которой определялась по этническому принципу, и представители которой занимали высшие государственные и военные должности в державе Ахеменидов и в ее регионах. Основу «господствующего этно-класса» составляли представители персидской аристократии, связанные с царем, во-первых, личными отношениями (путем обмена даров и услуг), во-вторых, общим ценностями и воспитанием в монархическом ключе. Кроме того, персидский «этно-класс» обладал и другими общими отличительными признаками: 1) представители персидского «этно-класса» занимали высшие административные и военные должности на покоренных территориях, в то время как представители местной элиты лишь ограниченно допускались к управлению; 2) «господствующий этно-класс» был культурно обособлен от местного населения (в частности, путем сохранения собственной религии) и не стремился к культурному взаимодействию с местным населением [Briant, 1988, p.137].
Концепция имела универсальный характер: существование «господствующего этно-класса» и связанные с ним способы организации управления покоренными территориями и взаимодействия с местным населением были одной из особенностей общего устройства персидского государства, которую можно обнаружить во всех регионах данной мировой державы древности. При этом П. Бриан отмечал, что хотя концепция «господствующего этно-класса» и была общим инструментом (рабочей концепцией) для анализа положения в различных областях державы Ахеменидов, выводы, сделанные в ходе исследования одного из регионов, нельзя просто механически применить по отношению к ситуации на других территориях персидской державы [Briant, 1988, p. 138].
Обращаясь к историческому материалу Египта в годы Первого персидского владычества, П. Бриан рассматривает тему взаимоотношений египтян с другими народами, населявших долину Нила в данную эпоху. В связи с ней ученый рассматривает ряд отдельных вопросов: 1) о причинах и характере восстаний египтян в годы Первого персидского владычества; 2) взаимоотношения между египтянами и иудеями; 3) представление о «персофобии» египтян [Briant, 1988, p. 139-143, 147 - 154]. Другой важной темой исследования П. Бриана стал анализ административного устройства Египта. На базе арамейских, демотических и иероглифических источников французский ученый приходит к выводу, что основные административные и военные должности в Египте были отданы представителям персидского «господствующего этно-класса». При этом представители египетской элиты занимали в основном посты, связанные с религиозной и финансовой сферами жизни страны, и находились в подчинении у персидских сановников [Briant, p. 160 - 164]. Отдельно П. Бриан приводит примеры, показывающие культурную обособленность персидского «этно-класса» от египтян [Briant, 1988, p. 166 - 167].
Следует сказать, что судьба концепции «господствующего этно-класса» в египтологии оказалась неоднозначной. Ряд идей и наблюдений П. Бриана были восприняты другими исследователями и даже получили развитие в более поздних работах: в частности, об антиперсидских настроениях в египетской среде [Devauchelle, 1995; Wijnma, 2019] и об устройстве египетской администрации в персидское время [Sternberg el-Hotabi, 2000; Agut-Labordère, 2017]. Но в целом концепция «господствующего этно-класса» не вызвала столь же масштабную полемику среди египтологов, как, например, среди специалистов по истории державы Селевкидов, которые во многих своих работах анализировали как саму концепцию и ее применимость к историческим реалиям эллинистического времени, так и отдельные ее положения2. В определенной степени это связано с консервативностью самой египтологии и ее слабой восприимчивостью к идеям, возникшим вне египтологического сообщества3. Кроме того, в связи с новыми археологическими открытиями и ввод в научный оборот новых источников, не рассмотренных П. Брианом в его первоначальной статье, ряд отдельных положений концепции подверглись критике. В последствие, французский ученый признавал необходимость пересмотра и корректировки своей концепции в свете новых исследований [Briant, 2017, p. 7].
В первую очередь, необходимость пересмотра концепции вызвана критикой существования культурной обособленности персидского «господствующего этно-класса» от египтян. Основным противником данного положения в современной науке является Г.П. Колберн, который в целом выступает против утвердившихся в египтологии отрицательных представлений и концепций об эпохе правления Ахеменидов4. Ученый полагает, что положение концепции П. Бриана о культурном обособлении персов основано на неполном учете египетских источников Ахеменидского времени [Colburn, 2020a, p. 28 - 29]. В поддержку своего утверждения Г.П. Колберн приводит в пример сведения ряда памятников, свидетельствующие о браках между персами и египтянами: демотический папирус Уннефера с указанием имен его родителей, перса и египтянки соответственно; бронзовая статуэтка Аписа из частной коллекции, датируемая 469 г. до н.э., на которой указаны имена посвятившей ее египтянина и его родителей - перса и египтянки [Colburn, 2020a, p. 29-30]. Наиболее весомым доказательством проявления межкультурного обмена персов и египтян ученый считает стелу Джедхербеса, обнаруженную в 1994 г. в Саккаре [Mathieson et al., 1995]. Важность данного памятника обусловлена не только тем, что в надписи на памятнике указаны имена родителей Джедхербеса (перса и египтянки), но содержанием его изобразительной составляющей. Так, в верхней части стелы представлена сцена пеленания усопшего Анубисом, характерная для египетской погребальной иконографии. В нижней части памятника показана (как полагали издатели памятника) сцена принесения жертвы Джедхербесом перед сидящей на троне фигурой, которая одета в персидские одеяния и изображена в стиле, характерном для персидской царской иконографии [Mathieson et al., 1995, p. 30-31]. По мнению Г.П. Колберна, сведения данных памятников позволяют утверждать о том, что персы в целом не стремились к культурному обособлению от египтян, как полагал П. Бриан.
Здесь следует сделать одно немаловажное замечание. Хотя в целом мы согласны с мнением о том, что в статье П. Бриана не были учтены все относящиеся к ее теме памятники, определенные сомнения вызывает подбор Г.П. Колберном тех памятников, которые ученый приводит в качестве свидетельств против концепции «господствующего этно-класса». В первую очередь это касается стелы Джедхербеса. В недавней статье М. Васмут исследовательница на основе палеографических особенностей написания имени Джедхербеса и анализа иконографии памятника предложила датировать данную погребальную стелу IV в. до н.э. [Wasmuth, 2017a, S. 113-114, 120]. Причем М. Васмут предполагает, что стела могла быть создана в период после владычества персов – либо Первого, либо Второго (343-332 гг. до н.э.) – поскольку включение в изобразительную составляющую частного памятника элементов официальной персидской иконографии могло связано с «демократизацией типичных царских элементов», что не могло произойти при сохранении власти персов [Wasmuth, 2017a, S.114]. В таком случае возникает вопрос: насколько справедливо считать стелу Джедхербеса примером межкультурного обмена египтян и персов времени Первого персидского владычества? Конечно, данный памятник показывает, что в IV в. до н.э. процесс аккультурации дошел до той степени, когда оказалось возможным заимствовать сцены из персидской иконографии для памятника, созданного для погребения по египетскому образцу. Однако, исходя из предложенной датировки памятника, данная стела принадлежит частному лицу, жившему в период, когда Египет был свободен от господства персов. Соответственно, указанный погребальный памятник никак не может рассматриваться в рамках концепции «господствующего этно-класса», поскольку был создан в период, когда персидского «этно-класса» на территории Египта заведомо не было, и, соответственно, стела Джедхербеса не передает связанные с ним реалии.
Другие имеющиеся в распоряжении ученых свидетельства межкультурного обмена между персами и египтянами в раннее время не столь «красноречивы», как стела из Саккары, и не могут быть весомым доказательством аккультурации персидского «господствующего этно-класса» в данный период. Как отмечал П. Бриан, ко времени правления Дария I относится пример Арияраты, который в надписях в долине Вади-Хаммамат употребляет и египетское имя Джехо (Dd-Hr) [Posener, 1936, p. 127-128], однако этот случай можно трактовать как практику употребления второго имени для удобства использования местным населением ([Briant, 1988, p. 166-167]). Можно также отметить, что схожая практика употребления греческих личных имен по отношению к негреческим сановникам была распространена также и в среде «господствующего этно-класса» Селевкидов [Мель, 2005, с. 77-78]. Как отмечал А.Мель, подобная практика может порождать определенные трудности при изучении этнического состава «господствующего общества / этно-класса» в империи Селевкидов, а также не позволяет составить полное представление о степени восприятия культуры завоевателей представителями покоренных народов [Мель, 2005, с. 75-77]. Но в отличие от примеров из империи Селевкидов, при анализе просопографии персидского «этно-класса» мы имеем дело не с тем, что представители завоеванного народа принимают личные имена, характерные для завоевателей, а с обратной ситуацией. В случае Египта, это выражается в использовании египетских личных имен персами, хотя, если верна аналогия с «этно-классом» империи Селевкидов, ожидалось бы обратное. Так или иначе, следует помнить, что данные одной лишь ономастики не дают полного представления об этническом составе «господствующего этно-класса».
Рассматривая примеры брака между персами и египтянками, которые упоминает Г.П. Колберн, можно отметить, что при определенном взгляде они могут и не служить опровержением тезиса об обособленности «господствующего этно-класса». Согласно определению П. Бриана, которое мы упоминали выше, «господствующий этно-класс» состоял из представителей персидской знати, близких к царю и связанных с ним единым воспитанием и системой обмена даров и услуг. Иначе говоря, французский ученый к «этно-классу» относил не абсолютно всех персов, а лишь довольно четко очерченную прослойку приближенных к царю придворных. В таком случае, ожидается, что в свидетельствах представителей «этно-класса» должны быть указания на наличие у них должностей и титулов высшего ранга или определенной связи с царем. Однако у персов, упомянутых Г.П. Колберном в примерах межэтнических браков, мы не встречаем указаний должностей и титулов. Это не позволяет нам гарантированно отнести носителей данных имен к числу высокопоставленных чиновников из администрации сатрапа. Равным образом, у нас нет подобных оснований для того, чтобы отнести всех персидских чиновников Египта к «господствующему этно-классу».
Следует заметить, что решение вопроса о составе персидского «господствующего этно-класса» не может быть достигнуто на одном лишь египетском материале и требует обращения к источникам всей державы Ахеменидов. Строго говоря, целью статью П. Бриана 1988 г. не было установление состава данной прослойки в Египте – большее значение для ученого имел вопрос о взаимоотношении египтян с персами и с администрацией сатрапа. При этом П. Бриан к числу представителей «этно-класса», судя по рассматриваемым исследователем примерам, относит всех представителей чужеземной администрации в Египте, исходя только из-за факта занятия ими должностей.
Затрагивая вопрос об администрации Египта в эпоху Первого персидского владычества, необходимо отметить следующее. При работе с материалом персидского времени в Египте одной из основных проблем является проблема отнесения определенных источников к данному периоду египетской истории. При отсутствии прямого указания на царствование того или иного представителя династии Ахеменидов, датировка источника или памятника, естественно, производится по косвенным признакам. В случае со скульптурой следует сказать, что выделенные еще Б. Ботмером характерные для Персидской эпохи черты скульптуры («персидское одеяние», «персидский жест», опорный столб с навершием трапецевидной формы, «реализм» скульптурных изображений) [Bothmer, 1960, p. 78-79, 84] не могут быть надежными маркерами для отнесения данных памятников ко времени Первого персидского владычества. В ряде работ было показано, что данные особенности могут проявляться в памятниках как более раннего времени [Bresciani, 1960; Josephson, 1997, p. 11-13], так и последующих эпох. Таким образом, число памятников, которые можно отнести ко времени Первого персидского владычества, ограничивается такими надежно датируемыми, как наофорные статуи Уджахорреснета, Птаххотепа, Хоруджа, стелы Аписов и др., что существенно ограничивает возможности ученых5. Данные памятники датируются временем после завоевания Египта Камбизом II и вплоть до смерти Дария I, т.е. охватывают временной промежуток с 526 г. до н.э. до 486 г. до н.э. Кроме того, в случае со скульптурами важную роль играет такой фактор, как их назначение. Большинство скульптурных памятников данного времени носят религиозный характер и были призваны в первую очередь обеспечить посмертное почитание их владельцев. В связи с этим, представленная в автобиографических надписях на статуях информация оказывается «идеализирована» и не в полной мере отображает ситуацию в административной или повседневной жизни египетского общества.
С источниками, написанными на демотическом и арамейском языках, дело обстоит куда лучше. До нашего времени дошел достаточно большой корпус названных источников, затрагивающих повседневную жизнь Египта в годы Первого персидского владычества [Agut-Labordère, 2017, p. 679 - 686]. Однако, как показал Д. Агю-Лабордер, в демотическом корпусе текстов существует «белое пятно» в несколько десятилетий после 480-х гг. и до 440-х гг. до н.э. При этом важно заметить, что в демотических и арамейских текстах после 440 г. до н.э. мы практически не встречаем каких-либо сведений о египетских чиновниках, в то время как большинство сведений о персидских чиновниках мы находим в арамейских документах, датируемых второй половиной эпохи Первого персидского владычества. Французский ученый объяснял подобное состояние источников тем, что сферы деятельности египтян и персов (и, соответственно, сферы использования демотического и арамейского языков) были разделены и практически не пересекались [Agut-Labordère, 2017, p. 679 - 686]. На наш взгляд, можно дать и другое объяснение данного феномена. В период после 486 г. до н.э. на территории Египта произошло несколько восстаний (486 г. до н.э., восстание Инара в 460 – 454 гг. до н.э.), которые были подавлены персами. Данные восстания должны были вызвать реакцию персидских властей и изменения в политике, направленных на укрепление положения завоевателей в стране: начиная со второй четверти V в. до н.э. администрация сатрапа должна была стремиться заменить египетских чиновников персами во многих сферах управления, в связи с чем число упоминаний персидских должностных лиц в документах должно было увеличиться, а египетских сановников – уменьшиться. Кроме того, наличие «белого пятна» в источниках может объясняться и плохой сохранностью документов в «турбулентное» время 480-440-х гг. до н.э.
Однако как в работе П. Бриана, так и в других обобщающих трудах [Bresciani, 1958; Lloyd, 1983; Bresciani, 1985; Perdu, 2010], эпоха правления Ахеменидов в Египте предстает как некое единое монолитное время, во время которого не произошло коренных изменений в административном устройстве Египта. При этом сведения об администрации и степени вовлеченности египтян в управление страной, по времени относящиеся к началу правления персидских царей, смешиваются с информацией из источников по второй половине Персидской эпохи. На наш взгляд, подобная экстраполяция сведений об одном из ее этапов на другой не позволяет получить динамическую картину изменений как самого административного устройства Египта, так и взаимоотношений персов и египтян6.
Говоря о вовлеченности египтян в сферу управления страной и об их участии в «господствующем этно-классе», следует учесть, что, согласно наблюдениям Д. Агю-Лабордера над большей частью демотических и арамейских источников, основные должности египетских чиновников были связаны с осуществлением храмовой и религиозной деятельности. Таким образом, французский ученый находит подтверждение мнению П. Бриана об ограниченном участии египтян в персидской администрации; однако он исключает из своего рассмотрения сведения автобиографических надписей вельмож на памятниках религиозного характера, считая, что их сведения не передают реальную картину управления Египтом в персидскую эпоху [Agut-Labordère, 2017, p. 677-678]. Тем не менее, эти надписи являются единственной, причем достаточно обширной, категорией иероглифических источников данного времени. Кроме того, именно из них мы можем почерпнуть сведения о тех египтянах, которые непосредственно контактировали с персидской администрацией и самим царем.
Именно на основании сведений из данных памятников Г.П. Колберн оспаривает взгляды П. Бриана о том, что персы занимали все важные государственные должности в Египте. Ученый указывает, что от времени Первого персидского владычества известны следующие высокопоставленные чиновники-египтяне: «великий лекарь» (wr zwnw)7 Уджахорреснет8; «начальник дома серебра» (imy-r pr-HD)9 Птаххотеп10; «сенти»11 (snty) и «начальник полей» (imy-r AHt)12 Хоруджа13; «начальник строительств» (xrp kAt) и «глава войск» (xrp mSa) Хнумибра14; «начальник войск» (imy-r mSa) Яхмос15. Таким образом, по мнению ученого, не все важные административные должности были закреплены за персидским «этно-классом», и египтяне допускались к управлению собственной страной.
Однако можно заметить, что указанные Г.П. Колберном примеры египетских сановников (за исключением Хоруджа) рассматриваются и П. Брианом в его статье о «господствующем этно-классе» в Египте [Briant, 1988, p. 162-165], равно как и в его крупном труде по истории державы Ахеменидов [Briant, 2002, p. 481-483]. Вместе с тем в работах французского ученого их положение при персах трактуется в другом ключе: П. Бриан полагает, что в функции данных сановников не входило ведение наиболее важных для сатрапии дел. В случае «начальника дома серебра» Птаххотепа ученый сомневается, что данный сановник был ответственен за ведение всех финансовых дел Египта (и, по всей видимости, за сбор податей – основу экономики державы Ахеменидов), и полагает, что за данную сферу деятельности отвечали все же персидские чиновники (аналогией в данном случае является ситуация времени Александре Македонском, когда за сбор податей в Египте отвечал грек Клеомен из Навкратиса: Arr. Anab. III. 5.4) [Briant, 1988, p. 163; Ладынин, 2012]. О должности Хнумибра в качестве «главы войск» П. Бриан считает, что она была связана с его деятельность по организации экспедиций в каменоломни, и, вполне возможно, он находился в подчинении у перса Атиявахи, ответственного за добычу камня для сооружения храма в Харге [Briant, 1988, p. 163]. Пример «начальника войск» Яхмоса, по мнению ученого, необходимо рассматривать в связи с организацией им похоронной процессии священного быка Аписа по приказу царя или сатрапа [Briant, 1988, p. 163 - 164]16. Таким образом, П. Бриан проводит мысль, что египтяне находились в подчиненном положении по отношению к персам даже в случаях занятия «высоких» должностей.
Как мы видим из рассмотренных выше примеров, основная проблема при определении степени участия египтян в администрации сатрапа заключается в установлении точного круга обязанностей различных должностей и иерархии подчинения одних постов другим. П. Бриан и Г.П. Колберн стремятся доказать верность собственных построений и используют одни и те же сведения о должностях египетских чиновников, интерпретируя, однако, по-разному их положение в административной системе времени Первого персидского владычества. Подобная ситуация возникает из-за скудности сведений самих источников относительно взаимодействия между египтянами и персами в административных делах: строго говоря, в автобиографических текстах данных памятников эта проблема никак не затрагивается. Однако схожая ситуация наблюдается, как отмечал Д. Агю-Лабордер, и в демотических источниках: имена персидских чиновников в них встречаются достаточно редко и при этом полностью отсутствуют в демотических архивах частных лиц [Agut-Labordère, 2017, p. 679 - 680]. Однако утверждать, что все высшие административные должности были отданы персам, исходя только из данного факта, на наш взгляд, не совсем верно. Для подобного утверждения необходимо также определить иерархию подчинения, в которую были вписаны персидские чиновники, и круг обязанностей, за которые они были ответственны, что позволило бы определить степень влияния персидской администрации на внутренние дела Египта (естественно, с учетом сказанных выше замечаний о разнице в административном устройстве между первыми и последними десятилетиями эпохи Первого персидского владычества).
Также следует сказать несколько слов о замкнутости «господствующего этно-класса». П. Бриан полагал, что в состав данной прослойки входили лишь представители персидского и вавилонского этносов. Однако особенности оформления (в частности, элементы украшений) наофорных статуй Уджахорреснета и Птаххотепа позволяют допустить, что оба египетских сановника находились в числе приближенных персидских царей и, следовательно, должны были бы рассматриваться как члены «господствующего этно-класса» (или стояли на одной ступени с ними). Подтверждение близости Уджахорреснета к персидскому царю мы находим в таком элементе украшения на его скульптуре, как золотые браслеты, выполненные в персидском стиле и рассматриваемые учеными в качестве царского дара [Colburn, 2020a, p. 277; Colburn, 2020b, p. 68-69]. Вкупе со сведениями из автобиографической надписи Уджахорреснета о его деятельности при Камбизе II (составление царской пятичленной титулатуры по египетскому образцу [Posener, 1936, p. 6, стлб. 13] и его роли в восстановлении деятельности храма Нейт в Саисе [Posener, 1936, p. 14-15, стлбб. 16-23]) и Дарии I (пребывании вельможи в столичном регионе державы Ахеменидов и восстановление «домов жизни»17 в Египте по личному поручению царя [Posener, 1936, p. 21-22, стлбб. 44-45], что вписывается в его благожелательную политику по отношению к Египту) можно сделать вывод об особом положении «великого лекаря» при персидских царях и о вхождении его в круг сословия, близкого царю, т.е. по сути в «господствующий этно-класс».
Схожее положение, по всей видимости, занимал и мемфисский вельможа Птаххотеп, время деятельности которого приходится на последние годы правления Дария I. На наофорной статуе Птаххотепа присутствует шейная гривна (торквес), выполненная в персидском стиле. Как и в случае с Уджахорреснетом, данное украшение может являться свидетельством царского дара Птаххотепу [Colburn, 2020a, p. 276-277]. Таким образом, как минимум два представителя египетской элиты, к тому же занимавших высокие должности при чужеземных правителях, могли быть связаны с персидским царем получением от него даров. Хотя не совсем ясно, в какой мере оба египетских вельможи влияли на положение дел внутри Египта (в автобиографиях Уджахорреснета и Птаххотепа первоочередное внимание уделяется деятельности обоих чиновников по отношению к храмам, что с учетом характера самих памятников неудивительно), нахождение двух египетских государственных деятелей среди приближенных к царю, получение даров от правителя державы Ахеменидов и восприятие вельможами «царя царей» как египетского правителя соответствуют тем критериям, которые выдвигал П. Бриан для представителей «господствующего этно-класса».
Таким образом, имеющиеся данные показывают, что существование персидского «господствующего этно-класса» с теми чертами, которые были представлены в первоначальном виде П. Брианом – в качестве замкнутой прослойки персидских чиновников, занимавших высшие административные должности в Египте и при этом близких к царю, - не отражает в полной мере сложившуюся в долине Нила ситуацию и требует ряд уточнений. Уточнения должны касаться как тезиса о концентрации власти по всей державе в руках чиновников персидского или, в крайнем случае, месопотамского происхождения, так и представления о «непроницаемости» близкого окружения царя для выходцев из других народов.
|
