|
Статья
|
Вопрос о реальности Каспийского водного пути, соединявшего в древности Среднюю Азию и Восточное Причерноморье, дискутируется в науке ещё с позапрошлого века. Одни учёные [Бартольд, 2002, с. 298; Tarn, 1951, p. 488–490; Манандян, 1954, c. 57; Bernard, 1985, p. 110, not. 4; Рапэн, 2009, с. 113; Ефремов, 2012, с. 19] отрицали саму возможность его существования, в то время как другие [Herrmann, 1914, S. 26; Гозалишвили, 1956, с. 160; Ямпольский, 1956, с. 162–171; Лордкипанидзе, 1957, с. 380; Брашинский, 1967, с. 760–761; Мукашева, 1972, с. 15; Юсупов, 1984, с. 91–94; Гаджиев, 1997, с. 102–107; Наджафова, 2009, с. 85; Ртвеладзе, 2012, с. 8], расходясь между собой во взглядах на локализацию его отдельных участков и хронологию функционирования, считали это вполне вероятным. При этом споры шли вокруг достоверности античной нарративной традиции, географических реалий эллинистическо-римского времени, а также сделанных на территории Средней Азии и Закавказья археологических находок [Callieri, 2003, p. 542]. Однако, насколько нам известно, ещё никто при обсуждении вопроса о Каспийском водном пути не обращался к материалам двух кладов из Южного Дагестана, в состав которых входили эллинистические монеты.
Первый клад был обнаружен в ходе земляных работ на левом берегу впадающего рядом с Самуром в Каспий р. Гюльгерычай, к востоку от поселка совхоза им. Герейханова, в урочище Шаракун в 1964 г. (рис. 1)1. Он состоял из несколько десятков селевкидских монет [Гаджиев, 1997, с. 55], однако только две из них поступили в коллекцию историко-этнографического музея ДГУ в Махачкале2, где и хранятся по настоящее время. Ниже приводится их описание3.
1. Инв. № 1577. Бронзовая монета Антиоха IV Епифана4. В – 34,7 г, р – 35 мм, с/о – 12, [Houghton et al., 2008(1), № 1413] (рис. 2).
Л. с.: Голова Сераписа в лавровом венке и тении, увенчанной basileion5, вправо, скошенный край, каверна в центре кружка, точечный ободок.
О. с.: Орёл, стоящий на керавне вправо, каверна в центре кружка, легенда: справа, сверху вниз: ΒΑΣΙΛΕΩΣ/ΑΝΤΙΟΧΟΥ; слева, сверху вниз: ΘΕΟΥ/ΕΠΙΦΑΝΟΥΣ.
2. Инв. № 1578. Бронзовая монета Антиоха IV Епифана. В – 19 г, р – 25 мм, с/о – 12, [Houghton et al., 2008(1), № 1414] (рис. 3).
Л. с.: Голова Исиды в тении, увенчанной basileion, вправо, каверна в центре кружка, точечный ободок.
О. с.: Орёл, стоящий на керавне вправо, скошенный край, каверна в центре кружка, легенда: справа, сверху вниз: ΒΑΣΙΛΕΩΣ/ΑΝΤΙΟΧΟΥ; слева, сверху вниз: ΘΕΟΥ/ΕΠΙΦΑΝΟΥΣ.
Обе монеты принадлежат к специальной «египтизированной» серии царской бронзы, выпущенной монетным двором Антиохии на Оронте в 169/8 г. до н.э. с целью увековечить первые успехи Антиоха IV в Египте [Le Rider, 1994, p. 19; Houghton et al., 2008(1), p. 44, 68]. Серия состояла из четырёх деноминаций [Houghton et al., 2008(1), p. 68–69 (с предшествующей литературой)]. Одна наша монета, с головой Сераписа на аверсе, относится ко второй [Houghton et al., 2008(1), p. 69: деноминация АА], а другая, с головой Исиды, – к третьей [Houghton et al., 2008(1), p. 69: деноминация А].
Второй клад был найден в той же местности в 1985 г. и в настоящее время хранится в Институте истории, археологии и этнографии Дагестанского федерального исследовательского центра РАН в Махачкале. В его состав, наряду с бронзовыми браслетами, гривной, фиалой и ритоном, входили и бронзовые птолемеевские монеты, пятнадцать6 из которых тогда же были изучены одним из авторов статьи [Гаджиев, 1997, с. 50–55; 1999, с. 152, 157–158]. Ниже приводится их формальное описание с сохранением нумерации, представленной в первом издании [Гаджиев, 1997, с. 51].
Л. с.: Голова Зевса-Аммона в тении, увенчанной basileion, вправо, скошенный край, каверна в центре кружка, точечный ободок.
О. с.: Два орла со сложенными крыльями, стоящие на двух керавнах влево, в левом поле – двойной рог изобилия7, легенда: слева, снизу вверх: ΠΤΟΛΕΜΑΙΟΥ, справа, сверху вниз: ΒΑΣΙΛΕΩΣ, каверна в центре кружка, точечный ободок.
№ 1. В – 24,06 г, р – 29 мм
№ 2. В – 28,30 г, р – 30 мм
№ 3. В – 33,86 г, р – 31 мм, с/о – 11 (рис. 4)
№ 4. В – 27,74 г, р – 31 мм, с/о – 11 (рис. 5)
№ 5. В – 26,98 г, р – 28,5 мм
№ 6. В – 29,37 г, р – 31 мм
№ 7. В – 26,64 г, р – 29 мм
№ 8. В – 27,41 г, р – 29 мм
№ 9. В – 23,46 г, р – 29 мм
№ 10. В – 25,88 г, р – 30 мм
№ 11. В – 28,10 г, р – 30 мм
№ 12. В – 30,45 г, р – 31 мм
№ 13. В – 28,14 г, р – 31 мм
№ 14. В – 25,88 г, р – 29 мм, с/о – 11 (рис. 6)
Новый монетный тип Зевс-Аммон / два стоящих влево орла на двух керавнах в птолемеевской чеканке впервые используется на бронзовой драхме (в – 69 г, р – 42 мм) серии 3, появившейся в результате реформы, осуществлённой ок. 265–260 гг. до н.э.[Mørkholm, 1991, p. 105; Wolf, 2017, p. 541, 543; Lorber, 2018(1), p. 112, 116, 130–131; 2018(2), p. 50–51]. Однако после смерти Птолемея II он надолго исчезает и только с начала правления Птолемея V вновь возвращается в египетскую денежную систему [Lorber, 2018(1), p. 131]. Ок. 204–201 гг. до н.э. [Lorber, 2018(1), p. 226; 2018(2), p. 121; ср. Faucher, Lorber, 2010, p. 59] в обращении появляется серия 6, подразделявшаяся на пять подсерий (6a–6e), за самым крупным бронзовым номиналом которой был закреплён монетный тип Зевс-Аммон / два стоящих влево орла на двух керавнах с двойным рогом изобилия в левом поле. Монетам из Шаракунского клада 1985 г. наиболее близки экземпляры подсерии 6с (в – 30,1 г, р – 32 мм) и 6e (в – от 22 до 24 г, р – от 28 до 30 мм) [Faucher, Lorber, 2010, p. 42, tab. 3, pls. 19, 11; 20, 21]. Учитывая, что последние находились в обращении накануне вторжения Антиоха IV в Египет, а ок. 163 г. до н.э. появляется первая эмиссия серии 7 [Faucher, Lorber, 2010, p. 44, 47, 49], египетские монеты из Шаракуна можно датировать первой третью II в. до н.э.
Уже давно существует тенденция связывать дагестанские находки либо с торговлей, либо с войнами Селевкидов в Мидии [Дзагурова, 1978, с. 33, 37]. Выдвигалось также предположение, что птолемеевские монеты обязаны своим появлением на юге Дагестана албанским наёмникам, служившим в армии Лагидов [Гаджиев, 1997, с. 54; 1999, с. 157]. Однако при оценке любых гипотез, призванных объяснить проникновение эллинистических бронзовых монет в северные районы тогдашней Кавказской Албании8, необходимо обязательно принять во внимание следующие обстоятельства. В отличие от золотой и серебряной монеты, бронза крайне редко встречается в кладах, сокрытых вне пределов того государства, которое её выпустило. Так, имеющиеся в нашем распоряжении данные [Houghton, Lorber, 2002, p. 125–131; Houghton et al., 2008(2), p. 77–155] свидетельствуют о присутствии всего лишь двух селевкидских бронзовых монет II в. до н.э. в одном-единственном кладе, зарытом на Кипре уже в императорскую эпоху, ок. 160 г. н.э. Птолемеевская бронза серии 6 встречается в тринадцати кладах, из которых абсолютно все имеют египетское происхождение [Faucher, Lorber, 2010, p. 60–61]9.
Это объясняется тем, что в качестве средства платежа бронзовые монеты использовались только на территории государства-эмитента. За его пределами они могли обращаться10 лишь с разрешения властей соответствующей страны, в знак чего на монету наносилась надчеканка. Нам известны многочисленные случаи надчеканки селевкидской [Houghton, Lorber, 2002, p. 38–40] и птолемеевской [Houghton et al., 2008(2), p. 198, 208] бронзы, однако монеты из обоих Шаракунских кладов не надчеканивались.
Но как тогда можно объяснить факты находок не надчеканенной бронзы Птолемеевского Египта и державы Селевкидов за их пределами? При ответе на этот вопрос следует рассмотреть, как минимум, два варианта11. Первый из них связывает появление таких монет за границей с военно-политической активностью Селевкидов и Лагидов. Так, бронзовые птолемеевские монеты, обнаруженные в Аттике, Коринфе и на Крите, попали в эти регионы благодаря египетским армии и флоту [Lorber, 2018(1), p. 107, 170–171, 176, 190]. Однако Южный Дагестан никогда не входил в зону походов Антиоха IV Епифана, не говоря уже о его ничтожных египетских современниках – Птолемее V и Птолемее VI. У нас также нет никаких оснований считать, что шаракунские монеты являлись частью жалованья, выплаченного албанам-наёмникам, служившим в сирийской или египетской армиях. Дело в том, что хотя правители эллинистических государств активно использовали бронзу при расчётах с воинами, набранными из числа их подданных [Houghton, Lorber, 2002, p. 44], выплаты наёмникам осуществлялись только серебром [Lorber, 2018(1), p. 163].
Второй вариант предполагает, что бронзовые монеты добрались до Южного Дагестана «в карманах» нескольких сирийских и египетских купцов или их слуг, прибывших на побережье Каспия по торговым делам и явно собиравшихся вернуться на родину. Какие же торговые интересы могли заставить жителей Александрии и Антиохии отправиться за тысячи километров от дома, буквально на край Ойкумены? Существует гипотеза, что в начале II в. до н.э. или даже ранее функционировал Прикаспийский торговый путь, связывавший страны Передней Азии с Северным Кавказом [Дзагурова, 1978, с. 35–37; Bernard, 1985, p. 110, not. 4; Гаджиев, 1997, с. 57, 59; Кудрявцев, 2006, c. 85]. Однако она плохо согласуется с известными нам фактами.
Во-первых, информация Страбона [Strab. XI. 5. 8] о караванной торговле верхних аорсов полученными от армян и мидийцев индийскими и вавилонскими товарами приурочена к периоду, предшествующему вторжению боспорского царя Фарнака II в Закавказье и Малую Азию, т.е. весне 48 г. до н.э. [Балахванцев, Дедюлькин, 2021, с. 224–225]. Нет никаких оснований экстраполировать эту ситуацию на 100–150 лет назад. Во-вторых, изучение селевкидских тетрадрахм, обнаруженных на территории Азербайджана, показывает, что среди них полностью отсутствует продукция активно работавшего в первой половине II в. до н.э. монетного двора Экбатан12. За исключением трёх экземпляров, отчеканенных в Селевкии на Тигре (одна монета Антиоха IV Епифана, две – Деметрия II Никатора), все они были выпущены в западных областях державы Селевкидов. Единственно возможное объяснение этих фактов заключается в том, что проникновению селевкидского серебра из Западного Ирана в Кавказскую Албанию препятствовала последовательно антиэллинская политика правителей Мидии Атропатены [Балахванцев, 2012]. Благоприятные условия для возникновения и функционирования Прикаспийского торгового пути сложились только после захвата Мидии Митридатом I, установившим дружеские отношения с царём Мидии Атропатены Арьябузаном [Балахванцев, 2017, с. 51], и окончательного закрепления региона за парфянами в результате катастрофического поражения Антиоха VII Сидета в 129 г. до н.э.
Гораздо более достоверными выглядят факты, свидетельствующие о существовании Каспийского водного пути. Во-первых, Страбон, основываясь на сообщениях Аристобула, спутника Александра Македонского, и Патрокла, наварха Селевка I и Антиоха I, отмечает перевозку индийских товаров по Оксу (Амударье), Гирканскому (Каспийскому) морю и далее через Албанию по Куре до Чёрного моря [Strab. II. 1. 15; XI. 7. 3]. Аналогичную информацию, заимствованную у Марка Терренция Варрона, приводит и Плиний Старший [Plin. NH. VI. 52]. О присутствии в греческом полисе Фасисе на Чёрном море купцов из Индии и Бактрии писал в последней трети II в. до н.э. и Псевдо-Скимн [Ps.-Scymn. 933–934. Diller]13.
Во-вторых, ключевую роль при решении вопроса о Каспийском водном пути играют нумизматические материалы. Находки греко-бактрийских монет в столице Кавказской Албании Кабале [Дадашева, 1976] и на территории современного Тбилиси14, а также бронзовой греко-индийской монеты Евкратида I в окрестностях Ахалцихе15 являются неопровержимым доказательством функционирования пути, как минимум, во II в. до н.э. Эти монеты не могли попасть в Закавказье ни через Северный Прикаспий, где самые ранние монетные находки относятся ко времени Митридатовых войн, ни, о чём уже говорилось выше, через Северо-Западный Иран. Единственным «окном» для их проникновения на Запад было Каспийское море.
Наконец, следует упомянуть об обнаруженной при раскопках Дербента статуэтке обнажённой женщины из слоновой кости, имеющей греко-бактрийское происхождение. Самая близкая аналогия ей присутствует в Ай-Хануме [Гаджиев, 1997, с. 32–36].
Всё это вместе взятое приводит нас к выводу, что наиболее вероятной причиной попадания селевкидских и птолемеевских бронзовых монет в Шаракун было участие их владельцев в торговле по трассе Каспийского водного пути. Но как совместить предложенную гипотезу с превратившимся в communis opinio представлением о том, что на территории Кавказской Албании путь проходил по Куре [Балахванцев, 2017, с. 121]? На наш взгляд, проведение маршрута через низовья реки р. Гюльгерычай полностью соответствует тексту Страбона. В самом деле, географ подробно описывает многочисленные трудности, поджидающие всякого, кто попытается войти из моря в устье Куры, и отмечает отсутствие там корабельных стоянок [Strab. XI. 4. 2]. Аналогичная ситуация существовала и в эпоху позднего средневековья, когда направлявшиеся в Шемаху русские купцы плыли по Каспию не до устья Куры, а высаживались на пристани Низовой (совр. Ниязоба). Оттуда купеческие караваны шли в Шемаху, последовательно пересекая Самур-Дивичинскую низменность, Кусарскую равнину и горы Большого Кавказа [Хожение купца Федота Котова в Персию, 1958, с. 68–69; Гюль и др., 1971, с. 173], используя Халтанский перевал.
Представляется, что в эпоху эллинизма ситуация mutatis mutandis была похожей, за исключением того, что свой путь к побережью купцы явно начинали из столицы Кавказской Албании Кабалы [Балахванцев, 2021, с. 34]. Попасть оттуда в низовья Гюльгерычая – Самура можно было по двум маршрутам. При движении по первому из них купеческий караван следовал из Кабалы на север, пересекал Главный Кавказский хребет, пользуясь либо Фийским перевалом (3104 м), либо соседним с ним перевалом Малкамуд (3242 м). Затем путь вёл в долину р. Ахтычай, а далее – вниз по Самуру до Каспия. Другой маршрут шёл из Кабалы на северо-восток до перевала Салават (2890 м)16, откуда по долинам Шахнабада и Кусарчая открывался выход на Кусарскую равнину и к нижнему течению Самура.
Важно отметить, что обнаруженные в Шаракуне клады были зарыты в непосредственной близости от одноимённых поселения и могильника. Шаракунское поселение ещё не подвергалось раскопкам, однако подъёмный материал, собранный, в том числе, и авторами статьи во время выезда на местность в августе 2021 г., позволяет отнести существование памятника к албано-сарматскому времени.
Шаракунский могильник был открыт М.И. Пикуль в 1959 г. Он расположен на двух курганообразных возвышенностях, одно из которых являлось поселением раннебронзового века. Могильник первоначально датировался в рамках от VI–V вв. до н.э. вплоть до II–III вв. н.э. Но позднее, в связи с передатировкой ряда хронологически показательных находок (прежде всего, бронзовых литых ажурных блях, таких же, как в Урцекском и Черкезкутанском могильниках IV–II вв. до н.э., декоративные элементы которых находят аналогии на ритоне в форме коня из хорошо датируемого Второго Шаракунского клада), была предложена его более узкая дата (от IV–III вв. до н.э. до рубежа эр), исключающая возможность датировки памятника скифским временем [Гаджиев, 1985, с. 45; 1986, с. 75; 2002, с. 102, 142].
Изложенные выше факты позволяют выдвинуть предположение, что Шаракунское поселение являлось той самой пристанью или корабельной стоянкой [ср. Гаджиев, 1997, с. 57], в отсутствии которых на Каспии В. Тарн видел один из основных доводов против возможности функционирования Каспийского водного пути [Tarn, 1951, p. 489].
В заключение изложим наше понимание того, как бронзовые селевкидские и птолемеевские монеты оказались в Шаракуне. Как уже отмечалось выше, их хозяева прибыли из Антиохии и Александрии в Шаракун, собираясь следовать дальше по торговым делам за море и вверх по течению Окса в Бактрию. Имевшиеся у них бронзовые монеты были бы там не только абсолютно бесполезны, но и весьма обременительны. Поэтому торговцы могли либо оставить их у надёжного человека в поселении, либо – как в случае с Первым Шаракунским кладом – закопать в укромном месте, чтобы забрать на обратном пути. Однако вернуться в Шаракун им, судя по всему, было не суждено. После того, как это стало ясно, птолемеевские монеты, представлявшие для местных жителей интерес только своим весом, оказались в составе клада литейщика [Гаджиев, 1999, с. 157]. Для нас же оба Шаракунских клада являются ценнейшими свидетельствами, которые не только доказывают сам факт существования Каспийского водного пути, представлявшего собой сложную систему речных, морских и сухопутных участков, но и осуществление в эпоху эллинизма по нему торговых контактов, связывающих Среднюю Азию, как с Понтом, так и с Восточным Средиземноморьем.
|
2. Авторы считают своим долгом выразить глубокую благодарность директору музея Г.И. Исмаилову за помощь в работе с монетами.
3. К сожалению, описание монет в первой публикации [Дзагурова, 1978, с. 29] не вполне точно.