Журнал «Восток (Oriens)»

Институт Востоковедения РАН

Статьи

Альтернатива конфуцианству: буддийское учение о «чакравартине» в политических структурах Трёх корейских государств

Аннотация

DOI 10.31857/S086919080030006-3
Авторы
Аффилиация: Институт востоковедения РАН
лаборант-исследователь
Журнал
  • Восток. Афро-азиатские общества: история и современность
  • 2024 год
  • № 2
Страницы 59 - 68
Аннотация Религия с древних времён являлась основой формирования государственности различных народов. Имея внушительный политический вес, религиозные догмы превращались в эффективный идеологический инструмент управления массовым сознанием в масштабах государства. В данной статье анализируется роль буддийского учения о “чакравартине” (идеального вселенского правителя) в политических структурах корейской государственности периода Трёх государств (IV-VII вв.). Автор полагает, что в условиях упадка конфуцианства на фоне кризиса идейно-ценностных ресурсов и политической раздробленности в Китае в начале III - конце VI вв. буддизм, обладая активным политическим потенциалом, стал полноценной идеологической альтернативой учению Конфуция. Корея, как постоянный реципиент китайской культуры, также подверглась влиянию буддизма, что проявилось в последующих изменениях в сфере государственной идеологии корейских государств. С целью подробного изучения данного вопроса в данной статье приведены сравнительная характеристика буддийской и конфуцианской теорий государства, перечень основных социально-политических факторов, которые способствовали приобретению корейским буддизмом функций государственной идеологии, а также анализ системы государственного управления каждого из трёх корейских государств: Когурё, Пэкче и Силла. Ввиду плохой сохранности информации о государственной идеологии корейских государств в письменных источниках исследуемого периода, в частности, летописях Самгук Юса и Самгук Саги, автор опирается преимущественно на косвенные источники информации – как, например, археологические находки – а также использует различные буддийские канонические тексты для проведения сравнительного анализа с использованием архетипов “чакравартина” в других странах азиатского региона. В числе археологических находок подробно анализируются фрагменты настенной живописи корейских гробниц данного периода, каменные стелы и предметы буддийской материальной культуры.
Учитывая крайне малую изученность данной темы как в отечественном, так и в зарубежном корееведении, автор полагает, что настоящая статья окажется полезна специалистам по древней истории Кореи и корейскому буддизму.
Ключевые слова
Получено 03.11.2024
Дата публикации
Скачать JATS
Статья Первые государственные образования на территории Кореи, так называемые Три государства — королевства Когурё, Пэкче и Силла, располагавшиеся, соответственно, на севере, юго-западе и юго-востоке полуострова, — с момента своего возникновения были постоянными реципиентами китайской культуры в различных её проявлениях. Между тем, в начале III – конце VI вв. сам Китай переживал глубокий идейно-политический кризис, вызванный падением империи Хань (206 г. до н.э. – 220 г. н.э.), главного оплота конфуцианства на Дальнем Востоке. В условиях упадка законности и общественного порядка правителям молодых китайских царств, которые появились на руинах Хань, требовалось легитимировать и укрепить свою власть путем создания новой ценностно подкрепленной системы авторитарных институтов. В связи с кризисом учения Конфуция возникла необходимость поиска альтернативной ему политической идеологии. Так в Китае распространяется буддийская теория государства и, в частности, её ключевой элемент – модель верховной власти в виде учения о “вселенском правителе” – чакравартине (санскр. кор. 전륜성왕, кит. 轉輪聖王). В дословном переводе чакравартин означает «совершенномудрый царь, вращающий чакру», где чакра — колесо со спицами (от четырех до восьми), символ солнца, силы и победы; в более широком значении — космического порядка, равновесия. В то же время она является воплощением божественной охранительной силы и отличительным знаком чакравартина [Андросов, 2011: 372; Индуизм, 1996: 449]. В индийской традиции термин «чакравартин» обозначал царя-миродержца, в буддизме это понятие обросло дополнительными смыслами, например, толковалось как «царь – покровитель буддийского закона» [Индуизм, 1996: 449]. Предполагается, что одни из первых упоминаний чакравартина на китайском языке содержатся в “Сутре о великом пожаре и возрождении мира” (кор. 대누탄경, кит. 大樓炭經), переведенной китайскими монахами в начале IV века. Именно она могла быть завезена китайскими посольствами в Когурё в 372 г. и в Пэкче в 384 г. в числе прочих документов [Юн Се Вон, 2012: 9]. Проникновение новых идей повлияло на последующую трансформацию идеологической сферы Трёх корейских государств, которую можно проследить путём изучения законодательных актов и археологических памятников данного периода. К сожалению, на данный момент политический аспект корейского буддизма изучен крайне слабо — фундаментальные труды в этой области практически отсутствуют как в отечественном, так и в зарубежном корееведении. Настоящая статья опирается в основном на первоисточники (летописи и археологические данные), в связи с чем автором выдвигается некоторое количество новых гипотез. В частности, в данной статье будет предпринята попытка проанализировать функциональную роль учения о чакравартине в корейских политических институтах указанного периода и представить его в качестве альтернативы конфуцианству в идеологической сфере Когурё, Пэкче и Силла.

I

История таких стран буддийского мира, как Индия, доказывает, что буддизм обладает широким потенциалом для трансформации в активную политическую силу, способную обеспечивать существование имперских режимов – именно это требовалось для удовлетворения амбиций китайских и корейских правителей в описываемый период. Важно учитывать и то, что в III-VI вв. буддизм распространялся в регионе, где уже продолжительное время существовала достаточно стабильная система конфуцианских институтов власти. Из этого следует, что предлагаемая буддийским учением модель верховной власти должна была коррелировать с местными традициями. И, действительно, как было отмечено М.Е. Кравцовой [Кравцова, 2001], если абстрагироваться от различных специфических индийских элементов учения о “чакравартине” (таких, как принадлежность правителя к сословию кшатриев и т.д.), буддийская модель верховной власти в немалой степени становится тождественна конфуцианской модели верховной власти благодаря значительной схожести их ключевых идеологем. Так, в обеих моделях человек из местного правящего рода, обладающий определенными добродетелями и соблюдающий нравственные законы, получает право на власть над миром от природных стихий, чтобы просвещать варварские народы. В буддизме в качестве абстрактного символа легитимности власти выступает сокровище-чакра, в конфуцианстве – Небесный мандат1. Отсутствие строго локальных элементов, как, например, конкретных божеств-покровителей, делает буддийскую модель верховного правителя универсальной и привлекательной «для региональных светских властей, независимо от их вероисповедания и местных культурно-религиозных нормативов» [Кравцова, 2001], что и обусловило ее популярность за пределами Индии. Интересно, что в буддийской модели нашла отражение даже конфуцианская идея у лунь (“пять человеческих взаимоотношений”), где правитель предстаёт отцом (в буддизме – покровителем) всего своего народа [Кравцова, 2001]. Благодаря этим совпадениям учение о вселенском правителе не вступило в противоречие с местными конфуцианскими политическими устоями, что позволило ему широко распространиться по дальневосточному региону и, в том числе, проникнуть на Корейский полуостров.
1. Одно из центральных понятий традиционной китайской политической культуры, используемое для легитимации правящей династии через её связь с обожествленным Небом [Стеженская, 2014: 16].
Как правило, внедрению учения о чакравартине в политические структуры того или иного государства способствовал ряд объективных предпосылок, таких, как необходимость централизации верховной власти и повышения её статуса, а также наличие внешней угрозы, оправдывающей активную военную политику “вселенского правителя”. Помимо всего вышеперечисленного, предполагается, что в корейских государствах дополнительным условием для распространения данного учения стал идеологический вакуум. Он образовался вследствие упадка как китайского конфуцианства, так и традиционного для Корейского полуострова культа Основателя, на базе которого строился авторитет властных институтов корейской государственности. Мифы о культурных героях — Основателях государства (конгук сольхва, кор. 건국설화, кит. 建國說話) — являются характерным элементом корейской мифологии. К числу культурных героев Кореи относятся, в частности, Чумон, Ончжо и Хёккосе — основатели государств Когурё, Пэкче и Силла соответственно. Прежде корейские правители позиционировали себя в качестве потомка легендарного основателя своего государства [Волков, 1985], однако, как предполагает автор, с расширением числа политических акторов убедительность данного мифа резко снизилась. Возникла необходимость нового обоснования легитимности правителя, поскольку культ предков как источник политического авторитета исчерпал себя.

II

Вероятно, указанные выше предпосылки сформировались в Когурё и Пэкче к началу V в., в отличие от Силла, которое вплоть до начала VI в. практически не было интегрировано в процессы, происходящие в регионе, ввиду своей относительной удаленности от Китая и недостаточного уровня развития государственных институтов. Кроме того, на тот момент Когурё и Пэкче уже вступили в борьбу за доминирование на территории полуострова, что обусловило необходимость укрепления центральной власти в этих государствах. В связи с этим буддизм, как потенциальный источник идеологической поддержки правящей семьи, был воспринят ими благосклонно — в летописях данного периода отсутствуют данные о каких-либо “гонениях” на представителей буддийской сангхи со стороны правящих кругов Когурё и Пэкче. Анализируя правление общепризнанных “вселенских правителей” в истории буддийских государств, можно заметить определенное сходство с политикой отдельных корейских государей. Так, свидетельства присутствия учения о чакравартине в политических структурах Когурё можно выделить по аналогии с правлением царя Паракрама Баху Великого (1153-1186), который считается архетипом “вселенского правителя” в Шри-Ланке [Корнев, 1987: с. 131]. Он известен своими многочисленными военными успехами, деятельностью по объединению страны и укреплению сангхи; кроме того, его правление ознаменовалось масштабным строительством буддийских храмов. Схожие тенденции прослеживаются в правлении когурёских ванов Сосурима (кор. 소수림왕, кит. 小獸林王, 371-384), Когугяна (кор. 고국양왕, кит. 故國壤王, 384-392) и Квангэтхо (кор. 광개토왕, кит. 广开土王, 393-413). Об их деятельности по распространению буддизма свидетельствует летопись Самгук Саги, где содержатся записи о масштабном строительстве храмов в 375 и 393 гг., а также цитируется приказ вана Когугяна от 392 года: «В третьем месяце издан указ [вана, которым повелевалось] почитать Учение Будды и молиться о счастье» [Самгук Саги]. Ван Квангэтхо, чье имя переводится как “Расширитель земель”, также известен своей успешной завоевательной политикой. Однако в дальнейшем в летописи не встречаются упоминания каких-либо масштабных буддийских мероприятий, проводимых в Когурё в интересах государственной власти. Низкий уровень развития учения подтверждается и археологическими находками: те буддийские статуи, которые были найдены на бывшей территории Когурё, очень миниатюрны и малочисленны в сравнении с аналогичными находками в Пэкче и Силла, что говорит о низком уровне развития буддийского ремесла и об отсутствии масштабных программ государственного финансирования сангхи. Вероятно, большинство этих статуй создавалось для личного пользования, а не в качестве общественного достояния. Более того, на основе схожести стилевых особенностей когурёских скульптур с китайскими, такие исследователи, как Дж. Йоргенсен, утверждают, что буддийские предметы культа в Когурё были исключительно импортными [Jorgensen, 2012: 98]. Еще один показатель уровня влияния религии в государстве – присутствие её элементов в погребально-поминальном культе; однако в случае с Когурё из 10 тысяч найденных захоронений лишь девяносто украшены фресками, и только часть из них имеет буддийские мотивы [Там же: 81]. Гробницы этого периода, как правило, принадлежали представителям высших слоёв общества, многие из которых были задействованы в государственной политике. Тот факт, что в поминально-погребальном культе когурёской знати практически отсутствуют элементы буддийской идеологии, доказывает точечность влияния данного учения и слабость его позиций в государственных институтах Когурё. На низкое положение сангхи в Когурё указывает также то, что многие местные выдающиеся монахи в итоге покидали это государство, как, например, Херян (кор. 혜량법사, кит. 惠亮法師, ? - ?), который сделал успешную политическую карьеру в Силла, или Тохён (кор. 도현, кит. 道顯, ? - ?), до самой смерти служивший на должности военного и политического советника в Японии. Даже Подок (кор. 보덕, кит. 普德, ? - ?), который считается самым знаменитым буддийским деятелем Когурё, обвинил правящие круги в неуважении к буддизму и уехал в Пэкче, когда центральная власть в середине VII века начала активно способствовать распространению даосизма в государстве [Там же, с. 99]. В числе других факторов, которые могли повлиять на развитие учения о чакравартине, можно отметить более тесные (по сравнению с Пэкче и Силла) отношения с китайскими государствами, в связи с чем основным способом легитимации центральной власти в Когурё была, скорее всего, не религия, а официальное признание китайских властей.

III

В Пэкче буддизм практически не проявлял себя вплоть до начала VI в. Как правило, исследователи выделяют в истории этого государства три временных отрезка: периоды Хансон (18 г. до н.э. - 475), Унджин (475-538) и Саби (538-660). Буддийская материальная культура периода Хансон представлена лишь одной небольшой статуэткой, датируемой V в.; её стилистические особенности демонстрируют сильное влияние культуры северных китайских династий [Best, 2002: 190]. Это позволяет предположить, что данная статуэтка была завезена в Пэкче извне, в то время как внутри государства буддийское ремесло не развивалось. Вероятно, это было связано с истощением государственных ресурсов в результате неудачных войн с Когурё. Однако период Унджин демонстрирует резкую смену идеологической парадигмы — происходит повышение роли буддизма в сфере государственной идеологии, что было обусловлено затяжным политическим кризисом в предшествующем столетии. Сложная экономическая ситуация и нехватка продовольствия, возникшая в результате разнообразных стихийных бедствий, усугублялись многочисленными военными конфликтами с Когурё – такой комплекс проблем требовал сильной идеологической повестки, направленной на поддержку центральной власти. Кризис не удалось разрешить даже посредством вмешательства китайской стороны: когда в 472 году ван Пэкче отправил посольство в государство Северная Вэй2 с просьбой помочь в борьбе с когурёсцами, ему было отказано. Это было аргументировано тем, что Когурё долгие годы исправно служило китайскому правителю, в то время как Пэкче «впервые присылает посла для установления [дипломатических] отношений и сразу просит направить карательную экспедицию» [Самгук Саги]. В связи с этим период стабилизации, начатый ваном Мурёном (кор. 무령왕, кит. 武寧王, 501-523) ознаменовался интенсификацией отношений с южной китайской династией Лян. Её правитель, император У-ди (양무제, 梁武帝, 502-549), активно способствовал распространению буддизма в своем государстве; можно предположить, что именно его влияние и опыт стали решающим фактором для внедрения буддизма в стратегию восстановления Пэкче.
2. Государство Северная Вэй (북위, 北魏, 386-535), также встречаются такие варианты названия, как Тоба Вэй (拓拔魏) или Юань Вэй (元魏). Известно объединением Северного Китая в 439 году.
Учение о чакравартине не упоминается напрямую в пэкческих исторических источниках, однако его присутствие в идеологической сфере прослеживается по аналогии с правлением индийского царя Ашоки (санскр. ) – другим каноническим архетипом “вселенского правителя”. Ашока был известен как сострадательный монарх, который призывал людей заботиться о родителях, способствовал миссионерской деятельности буддийских монахов и т.д. [Корнев, 1987: 147]. Схожие примеры присутствуют в деятельности отдельных пэкческих правителей, таких, как ван Сон (кор. 성왕, кит. 聖王, 523-554), ван Видок (кор. 위덕왕, кит. 威德王, 554-598) и ван Поп (кор. 법왕, кит. 法王, 599-600). Ван Сон в 527 г. приказал возвести буддийский храм Тэтхонса (대통사, 大通寺), чтобы увековечить достижения своего отца, вана Мурёна, а также перенес столицу в город Саби, где инициировал активное храмовое строительство [Самгук Саги]. Также известен комплекс захоронений членов королевской семьи в деревне Сонсанни (кор. 송산리, кит. 松山里), из которых наибольший интерес для настоящего исследования представляет гробница вана Мурёна (кор. 무령왕릉, кит. 武寧王陵). Для украшения внутренней части гробницы были использованы декоративные кирпичи, украшенные буддийским орнаментом лотоса с закругленными лепестками, традиционного для лянской буддийской материальной культуры того периода [Best, 2002: 190]. Погребальная архитектура, как правило, не только демонстрирует силу и авторитет покойного, но и отражает традиции и религиозные верования того периода, к которому она относится. В художественной традиции Пэкче на тот момент существовало множество других орнаментов, однако для украшения королевской гробницы был использован именно мотив лотоса, что косвенно указывает на высокие позиции буддийского учения при дворе. Вероятно, с правления ванов Мурёна и Сона также началось и активное развитие учения чакравартина в Пэкче. Ван Видок сопровождал любые масштабные реформы увеличением государственного финансирования буддизма. Вероятно, он предполагал, что политика поддержки распространения буддизма позволит ему повысить международный статус Пэкче, соотнося свою фигуру с личностью упомянутого выше великого царя Ашоки. Храмовое имя пэкческого правителя – “Видок” – переводится как «добродетель», что также отсылает к буддийскому учению [Ли Чан Ун, 2018: 11]. Кроме того, при нём в 577 году была возведена деревянная пагода будущего храма Ванхынса (кор. 왕흥사지, кит. 王興寺址) [Юн Се Вон, 2012: 8]. Надпись на бронзовом контейнере для рингсел3, найденном в основании пагоды, утверждает, что эта постройка была создана в честь умершего пэкческого принца. Как представляется автору, это доказывает непосредственное влияние буддийских верований на погребально-поминальный культ пэкческой аристократии, что подтверждает особую роль буддизма при королевском дворе.
3. Рингселы (кор. 사리, 舍利) - белая кристаллическая субстанция, как правило, в виде отдельных небольших шариков, которая остается после сожжения тела просветленного человека. Буддисты верят, что она символизирует внутренний свет, оставшийся после смерти, и почитают её как священную реликвию.
Наконец, ван Поп в 599 г. издал указ, запрещающий убивать животных [Самгук Саги]; его храмовое имя, которое дословно переводится как «король справедливости/закона», содержит тот же иероглиф «закон» (法), что и в важнейшей для последователей буддизма Сутре Лотоса (кор. 법화경, кит. 法華經), повествующей о проповедях Будды Шакьямуни. Таким образом, можно предположить, что в период ослабления центральной власти и падения престижа королевской династии Пэкче учение о чакравартине стало основным инструментом восстановления централизованной политической структуры государства. Однако, как и в случае с Когурё, идеологический потенциал учения не был реализован здесь в полной мере.

IV

В отношении Силла существует мнение, что основу для развития учения о вселенском правителе в этом государстве заложил ван Попхын (кор. 법흥왕, кит. 法興王, 514-540) – в 529 году в соответствии с правилами буддийской морали он издал указ, запрещающий убивать живых существ, а в 532 году принял правителя Кымгван Кая (кор. 금관가야, кит. 金官加耶), который выразил желание присоединить свое государство к силлаской земле [Самгук Саги]. Как правило, способность расширять свою землю бескровным путем считается одной из особенностей чакравартина. О Попхыне также известно то, что он был похоронен на склоне храма Эгонса (кор. 애공사, кит. 哀公寺), который, вероятно, был построен специально для этой цели в 540 году [Там же]. Политика покровительства буддизму, начатая Попхыном, была в первую очередь направлена на усиление авторитета монархии по отношению к родоплеменной знати и традиционным культам, которые являлись основой власти кланов. Идея верховенства единоличного правителя, содержащаяся в буддийской системе верховной власти, полностью соответствовала интересам Попхына. Однако силлаская аристократия продолжала активно противодействовать распространению буддизма, что заметно, например, из эпизода самопожертвования молодого чиновника Ичхадона (в сочинении Какхуна «Хэдон косын чон» – Пак Ёмчхока) с целью продвижения буддизма в Силла несмотря на протесты аристократии [Самгук Саги; Хэдон косын чон]. В итоге к концу правления Попхына это учение всё ещё находилось в начальной стадии распространения, что не позволяет говорить о полноценной реализации учения о чакравартине в данный период. Буддийские идеи окончательно укоренились в идеологической сфере Силла при ване Чинхыне (кор. 진흥태왕, кит. 眞興太王, 526-576). Он является единственным корейским правителем периода Трёх государств, чей интерес к фигуре чакравартина не подлежит сомнению. На это указывают имена его сыновей: старшего назвали Тоннюн (кор. 동륜, кит. 銅輪), а младшего – Кымнюн (кор. 금륜, кит. 金輪). Эти имена происходят из буддийской космологической теории и соответствуют наименованиям двух из четырех ступеней вселенского правителя4. Кроме того, в конце жизни Чинхын принял монашество и, подобно Попхыну, был похоронен на территории храма Эгонса [Хэдон косын чон].
4. В буддийской космологии существует четыре ступени чакравартина: высший - Кымнюн (Золотая чакра), он управляет четырьмя государствами; затем идут Ыннюн (Серебряная чакра, 3 государства), Тоннюн (Медная чакра, 2 государства) и Чхоллюн (Железная чакра, 1 государство).
Правление Чинхына ознаменовалось расцветом Силла: была установлена четкая административная система, расширились дипломатические связи государства, борьба с Когурё и Пэкче за гегемонию на полуострове сопровождалась увеличением территории Силла [Курбанов, 2009: 67-68]. Эти процессы ознаменовали следующую ступень в развитии Силла, что было официально закреплено в 551 году принятием нового девиза правления – «Кэгук» («Начало государства») [Самгук Саги], и происходили они параллельно со становлением буддизма в качестве руководящей философии общества. Учение о чакравартине предоставляло Чинхыну возможность преодолеть зависимость от родоплеменных авторитетов, которая была препятствием на его пути к дальнейшему развитию государства. С этой целью он начинает способствовать созданию буддийской администрации, призванной ограничить влияние аристократии в государственном аппарате: в 550 г. была учреждена должность тэсосона (кор. 대서성, кит. 大書省), а в 551 г. – куктхона (кор. 국통, кит. 國統) [Там же]. Вероятно, эти посты предназначались для королевских советников, которые обеспечивали культовое обслуживание интересов вана; введение подобных должностей позволило Чинхыну позиционировать себя как чакравартина – правителя, почитающего буддийские законы. Рост влияния буддизма был также обусловлен активизацией экспансионистской политики Силла и необходимостью создания единой силлаской этнокультурной общности на захваченных территориях. Становление буддизма как доминирующей идеологии проявилось в 553 году, когда Чинхын приказал построить вместо королевского дворца храм, названный впоследствии Хванёнса [Там же]. Масштабные строительные проекты с давних времен служили инструментом демонстрации силы и благополучия правящей династии, однако для этих целей чаще всего возводились различные постройки дворцового типа. Использование буддийского храма в таком контексте символизирует становление буддизма как источника легитимности силлаского правителя и его покровителя. Подобная идеологическая стратегия использовалась и при объявлении старшего сына Чинхына наследником престола – незадолго до этого было построено два буддийских храма, Чивонса (кор. 지원사, кит. 祗園寺) и Сильчжеса (кор. 실제사, кит. 實際寺) [Там же]. Информацию о политической идеологии Силла периода правления Чинхына можно также обнаружить на каменных стелах Хванчхорёнби (кор. 황초령비, кит. 黃草嶺碑) и Мауннёнби (кор. 마운령비, кит. 磨雲嶺碑), сооружённых после инспекции недавно завоеванных когурёских территорий на северо-востоке страны. На стелах в перечне лиц, сопровождавших правителя в поездке, одними из первых значатся имена буддийских монахов: Самундоина (кор. 사문도인, кит. 沙門道人), Попчжана (кор. 법장, кит. 法藏) и Хеина (кор. 혜인, кит. 慧忍) [Ким Му Чжин, Пак Гён Ан, 1998]. Их участие в поездке может отражать стремление Чинхына распространить буддийское учение на новые земли и также олицетворяет его желание позиционировать себя как чакравартина. Тихонов В. М. и Ким Ман Гиль в отношении буддийской политики Чинхына писали, что «в государстве, большая часть земель которого была присоединена в течение одного поколения и еще не ассимилирована до конца, методы чакравартина, особенно такие, как «возвышение достойных» (т. е., привлечение местных элит на сторону Силла) и покровительство сангхе (в которую входили уроженцы разных областей), были гораздо более безопасны, чем чрезмерное насилие, провоцирующие сопротивление на окраинах...» [Тихонов В.М., Кан Ман Гиль: 125-126]. Наконец, одним из важнейших достижений Чинхына является создание института хваранов, организации для обучения молодых аристократов боевым искусствам, военному делу и различным наукам. Буддийские концепции были одной из составляющих их обучения наряду с конфуцианством [Волков, 1985]. Учитывая то, что из среды хваранов выходили не только полководцы, но и высокопоставленные чиновники, можно заключить, что буддизм играл ключевую роль в воспитании новых кадров для политических институтов Силла. В дальнейшем на фоне стабилизации идейно-политической ситуации в Китае буддизм в идеологической сфере Силла отошел на второй план, уступив место конфуцианским нормам, однако продолжил играть важную роль в функционировании политических институтов этого государства. На это указывают многочисленные буддийские мероприятия, такие, как пэккочва (кор. 백고좌, кит. 百高座; собрания буддийских священников, сопровождаемые чтением религиозных текстов и диспутами на различные темы) и пхальгван (кор. 팔관회, кит. 八關會; крупные молебны), проводимые в интересах центральной власти в рамках идеи хогук пульгё (кор. 호국불교, кит. 護國佛敎) – “буддизма, охраняющего государство” [Волков, 1985]. Её суть заключалась в наличии мифической силы, защищающей государство до тех пор, пока его правители соблюдают и почитают буддийские законы [Болтач, 1997: 250]. Поскольку хогук пульгё напрямую связана с фигурой чакравартина, можно считать эту идею прямым продолжением учения о “вселенском правителе”.

* * *

Таким образом, буддийское учение о чакравартине в той или иной степени проявило себя как элемент политических структур всех трёх корейских государств. Её функциональная роль может быть охарактеризована следующим образом: 1) идеологическая поддержка экспансионистской политики государства (Когурё, Силла), 2) стабилизация и централизация институтов верховной власти (Пэкче, Силла), 3) формирование лояльной к правителю социальной базы (Пэкче, Силла). Из этого можно заключить, что политические функции буддийской концепции чакравартина в целом схожи с функциями конфуцианской идеологии. Это позволяет считать её потенциально эффективной альтернативой конфуцианству при условии стабильного развития, пример которого предоставляет государство Силла.