СТАТЬИ

 

Столетие событий Чанакского кризиса, сыгравшего важную роль в развитии Кемалистской революции и международной ситуации на Ближнем Востоке, стимулирует к осмыслению ряда его аспектов, которые оставались ранее «в тени». Если в имеющейся историографии основной акцент сделан на анализе взаимодействия Великобритании и кемалистов, то цель данной статьи – выявить роль «французского фактора» в развитии кризиса. Под данным «фактором» подразумеваются как конкретные действия дипломатии Франции, так и их восприятие, роль, отводившаяся им, другими участниками событий сентября–октября 1922 г. Базой источников для статьи послужили опубликованные французские дипломатические документы, архивные материалы Исторической службы Министерства вооруженных сил Франции, а также такой ценный, но практически незадействованный пока в отечественной историографии источник, как дневник начальника Генштаба французской армии в 1920–1923 гг. генерала Э. Бюа. Для оценки англо-французского взаимодействия в условиях кризиса были также использованы документы Национального архива Великобритании из фондов Кабинета министров и МИД. По итогам проведенного исследования автор пришел к выводу о двойственном воздействии «французского фактора» на развитие Чанакского кризиса. С одной стороны, дипломатия председателя Совета министров и министра иностранных дел Франции Р. Пуанкаре, нацеленного на то, чтобы избежать перерастания кризиса в войну и выполнить своего рода посреднические функции между британцами и кемалистами, достигла определенных результатов и поспособствовала согласию Анкары на переговоры о перемирии. Однако, с другой стороны, стремление Пуанкаре «усидеть на двух стульях», поддерживая дружественные отношения как с Анкарой, так и Лондоном, оказалось в итоге труднореализуемым. М. Кемаль и британский министр иностранных дел Дж. Керзон, занявшие более ясную, хотя и конфронтационную позицию, оказались в итоге в большем выигрыше, чем Пуанкаре, надеявшийся на тонкое дипломатическое маневрирование.

Скачать JATS

Введение
Чанакский кризис стал вехой в развитии не только Кемалистской революции, но и всей международной ситуации на Ближнем Востоке по результатам Первой мировой войны. События сентября–октября 1922 г., когда кемалистские войска, одержавшие решающие победы над греческой армией у Афьон-Карахисара и при Думлупынаре (26–30 августа) и занявшие Смирну (Измир) (9 сентября), стояли практически лицом к лицу с британскими частями близ г. Чанак (Чанаккале), стали прологом для заключения Муданийского перемирия (11 октября). Перемирие же открыло путь для Лозаннской конференции [Шамсутдинов, 1966, с. 276–284; Киреев, 2007, с. 146–148].
При анализе международного измерения Чанакского кризиса как российские, так и зарубежные исследователи, как правило, обращали преимущественное внимание на отношения британских властей и кемалистов [Миллер, 1983, с. 208–221; Фомин, 2010, с. 375–386; Аноп, 2013; Ferris, 2003]. Это историографическое обстоятельство вполне понятно: Великобритания была не только главной западной силой, поддерживавшей Грецию в ходе греко-турецкой войны 1919–1922 гг., но также именно она стояла перед угрозой непосредственного вооруженного конфликта с Турцией в ходе Чанакского кризиса.
Анализу французских действий в ходе кризиса исследователи уделяли меньше внимание. О «французском факторе» в ходе Чанакского кризиса, скорее, кратко говорилось лишь в рамках обобщающих работ по отношениям Парижа и кемалистов в начале 1920-х гг. [La Turquie et la France, 1981] или по англо-французскому взаимодействию [Thomas, Toye, 2017, p. 122–153].
Вместе с тем роль и значение действий Франции в условиях кризиса не стоит сбрасывать со счетов. Уже после заключения Анкарского договора с турецкими националистами от 20 октября 1921 г. Третья Республика не без резона рассматривалось в Лондоне как западное государство, имевшее намного более тесные связи с Кемалем, чем Великобритания. Согласно договору, между Францией и кемалистской Турцией прекращались военные действия, предусматривалась эвакуация французских войск из Киликии, обговаривался ряд территориальных и экономических вопросов [DDF, 2005, p. 430–432]. Анкарское соглашение вызвало серьезную обеспокоенность не только в Лондоне, но и в Москве, где опасались того, что Париж своим сближением с Кемалем ослабит советско-турецкие связи [Турция: рождение национального государства, 2007, с. 124–125].
Цель данной статьи – выявить роль внешнеполитических действий Парижа в развитии и результатах Чанакского кризиса. Важными были не только те или иные конкретные шаги властей Франции, но и ставка, которую делали на них другие игроки (прежде всего, Великобритания и кемалисты). В связи с этим автор ставит вопрос именно о «французском факторе». Столетие событий Чанакского кризиса служит дополнительным обстоятельством, повышающим интерес к анализу его малоизученных аспектов.
Базой источников для статьи послужили опубликованные французские дипломатические документы [DDF, 2008], архивные материалы Исторической службы Министерства вооруженных сил Франции [SHD/DAT, 7N 2794], а также дневник начальника Генштаба французской армии в 1920–1923 гг., генерала Э. Бюа [Journal du général Buat, 2015]. Для оценки англо-французского взаимодействия были использованы документы Национального архива Великобритании из фондов Кабинета министров [TNA, CAB 23/31, 23/39, 63/32] и МИД [TNA, FO 800/150; 800/253].
Противоречия и сотрудничество: англо-французское взаимодействие 9–23 сентября
Взятие Смирны стало одним из знаковых событий греко-турецкой войны. Кемалистские войска не только вошли в город, занятие которого греческими войсками в мае 1919 г. положило начало самой войне, но они все ближе подходили к Константинополю и «нейтральной зоне», установленной Севрским мирным договором (ст. 178–180) и демаркационной «линией Мильна» 1921 г. Несмотря на резню греческого и армянского населения в Смирне, на пожары и грабежи в городе, французские представители сторонились резкой критики в отношении Кемаля.
Во время встречи с турецким лидером, состоявшейся в Смирне 15 сентября, контр-адмирал Ш.-А. Дюмениль, командующий легкой эскадрой в составе французских военно-морских сил Восточного Средиземноморья, фактически снял с кемалистов ответственность за катастрофический пожар, состоявшийся двумя днями ранее [DDF, 2008, p. 275–277]. Главное, что беспокоило контр-адмирала – безопасность французских граждан, для защиты которых в Смирне были высажены французские моряки [DDF, 2008, p. 241]. Позднее, во время встречи с британским министром иностранных дел Дж. Керзоном в Париже 6 октября, председатель Совета министров и министр иностранных дел Франции Р. Пуанкаре фактически солидаризировался с Дюменилем по поводу произошедшего в Смирне [DDF, 2008, p. 387]. Вместе с тем посольство Третьей Республики в Афинах, опираясь на информацию французских беженцев, опровергало сведения контр-адмирала и винило в пожаре именно кемалистов [DDF, 2008, p. 280].
На фоне обострения обстановки вокруг Чанака Франция и Италия, «союзники» Великобритании по Антанте, заняли крайне противоречивую позицию. С одной стороны, они поддержали Лондон и 11 сентября обратились к Кемалю с совместной трехсторонней нотой, содержавшей требование не вступать в «нейтральную зону» [Шамсутдинов, 1966, с. 279]. Через день французские и итальянские части усилили британский гарнизон в Чанаке [Миллер, 1983, с. 213], а в ноте от 14 сентября Париж вновь заверил в Лондон в согласии относительно «нейтральной зоны» [DDF, 2008, p. 423–424]. Однако, с другой стороны, уже 14 сентября, на фоне обострения обстановки, Пуанкаре задумался о выводе французских частей из Чанака. Резкое британское коммюнике от 15 сентября, в котором Лондон заявил о готовности применить силу в случае продвижения турецких войск к Проливам, лишь укрепило Пуанкаре в подобном настрое, который и был реализован 19 сентября [DDF, 2008, p. 424].
Вывод французских войск из Чанака обозначил нежелание Парижа быть втянутым в возможные столкновения между британцами и кемалистами. Во время беседы с Керзоном, состоявшейся в Париже 20 сентября, Пуанкаре даже говорил о том, что присутствие французских частей в Чанаке и на Исмидском (Измитском) полуострове не было изначально санкционировано французским правительством, а стало результатом действий генерала М. Пелле, французского Верховного комиссара в Константинополе [DDF, 2008, p. 304]. Вместе с тем правительство Франции в ноте от 18 сентября в очередной раз солидаризовалось с британцами в необходимости обеспечить «свободу Проливов» [Миллер, 1983, с. 214–215]. Сохранение войск Антанты в Константинополе и на прилегающих территориях, а также соблюдение кемалистами «нейтральной зоны» во многом являлись необходимыми условиями для реализации этого требования.
Уход французов из Чанака был воспринят британцами резко негативно. 18 сентября на заседании Кабинета министров Великобритании военный министр Л. Уортингтон-Эванс подчеркивал, что «все наши планы вплоть до сегодняшнего дня основывались на том, что французские войска будут взаимодействовать с нами при обороне Галлиполийского полуострова» [TNA, CAB 23/39, fol. 257]. Наиболее известным эпизодом, связанным с тогдашними англо-французскими противоречиями, стала встреча Керзона и Пуанкаре 22 сентября в Париже. После слов британского министра об уходе из Чанака как о «предательстве со стороны Франции» Пуанкаре разразился 15-минутной тирадой, по окончании которой Керзон вышел из зала и думал о том, чтобы вовсе уехать из Парижа [Аноп, 2013, с. 166]. Согласно сотруднику Центрального департамента МИД Великобритании Л. Олифанту, Пуанкаре «вел себя как сумасшедший» [TNA, FO 800/253, fol. 132].
Однако подобные эмоциональные оценки скрывали главное. Пуанкаре, не желая идти на конфликт с кемалистами и рассчитывая сохранить с ними рабочее взаимодействие, которое должно было пригодиться Франции на мирной конференции, не собирался порывать с Великобританией. Он надеялся совместить преимущества от сотрудничества с Кемалем и поддержание солидарности с Лондоном по ряду вопросов. Более того совместные англо-французские действия были необходимы даже для того, чтобы убедить Кемаля сесть за стол переговоров по перемирию. Во время встречи с Керзоном 20 сентября Пуанкаре настаивал на том, что ситуация взрывоопасна, а кемалистская армия всерьез намерена прорываться дальше к Константинополю. Он призывал к скорейшему началу переговоров на выгодных для кемалистов условиях (демаркационная линия по р. Марица с оставлением Адрианополя (Эдирне) за турками) и подчеркивал, что «французское правительство в настоящий момент не считает возможным использовать против Турции силу» [DDF, 2008, p. 302–303, 309]. Во внутренней французской переписке Пуанкаре неоднократно подчеркивал, ссылаясь на мнение французских военных, что оборона Чанака – дело безнадежное [DDF, 2008, p. 313, 425].
В Париже были довольны переговорами с Керзоном и итальянским послом К. Сфорца, главным итогом которых стала совместная нота трех стран Антанты от 23 сентября. От Кемаля требовали отказаться от вступления в «нейтральную зону», дать согласие на присутствие западных войск в Константинополе и зоне Проливов до вступления мирного договора в силу, начать переговоры по перемирию. В обмен ему были предложены выгодные условия по Восточной Фракии [DDF, 2008, p. 322–323]. 23 сентября Бюа записал в своем дневнике: «Дипломатический успех Франции внушителен. Безусловно, это самый крупный наш успех на протяжении долгого времени» [Journal du général Buat, 2015, p. 1249].
Несмотря на свою эмоциональную реакцию во время встречи с Пуанкаре, Керзон также полагал, что парижский визит увенчался успехом. И месяц спустя он подчеркивал в одном из частных писем «невозможность найти какое-либо решение ближневосточного вопроса без сотрудничества с Францией» [TNA, FO 800/150, fol. 282]. Пуанкаре осознавал заинтересованность Лондона в том, чтобы Париж склонил Кемаля к переговорам [DDF, 2008, p. 425]. Согласно британской информации, даже вывод французских частей из Чанака имел относительное значение, поскольку они продолжали находиться на Исмидском полуострове [TNA, CAB 63/32, fol. 141].
Однако французские резоны заключались не только в том, чтобы оказать британцам поддержку. 28 сентября, размышляя о возможном выводе французского батальона из Галлиполи, Пелле рекомендовал Пуанкаре не делать этого, поскольку он не хотел допустить «исключительного контроля британского командования над Дарданеллами» [DDF, 2008, p. 340]. Британский премьер-министр Д. Ллойд Джордж хорошо осознавал подобные опасения французов и рассчитывал сыграть на них: «Французы боятся того, что мы сделаем из него [Галлиполи] второй Гибралтар, и это опасение склонит их к сотрудничеству с нами», – говорил он на заседании Кабинета министров 18 сентября [TNA, CAB 23/39, fol. 257–258].
Посреднические усилия дипломатов и Позиция французских военных
Оптимизм Керзона после визита в Париж не был беспочвенен. Через различные каналы связи французская дипломатия стремилась убедить Кемаля сесть за стол переговоров. 15 сентября Дюмениль предостерегал Кемаля от дальнейшего продвижения к Проливам, подчеркивая, что французы не желают «отделять себя» от «английских и итальянских союзников» [DDF, 2008, p. 277]. О том, что Анкара не должна забывать об «отношениях, существующих в настоящее время между Францией и Британией», 23 сентября в Париже турецкому представителю Ферид-бею говорил Ж. Ларош, заместитель главы управления политических и торговых дел МИД Третьей Республики [Ferris, 2003, p. 170].
Намекая 15 сентября на желательность отправки Кемалем приглашения Пелле для переговоров, Дюмениль поспособствовал встрече французского Верховного комиссара с лидером турецких националистов, состоявшейся в Смирне через три дня (официально Пелле был отправлен оценить масштаб ущерба, нанесенного французским интересам в этом городе) [DDF, 2008, p. 280]. Во время встречи Пелле убеждал Кемаля не продвигаться в «нейтральную зону», законность которой его собеседник, однако, не признавал [Миллер, 1983, с. 216]. Несмотря на это, французский Высокий комиссар сохранил протурецкий настрой, критикуя в своей телеграмме, отправленной в Париж 29 сентября, усиление греческих войск во Фракии при содействии британских властей в Константинополе. Основываясь на этой информации, Пуанкаре через день инструктировал французских дипломатических представителей в Лондоне, Риме и Афинах организовать совместное давление на Грецию и зафиксировать р. Марица в качестве линии отступления греческой армии [DDF, 2008, p. 348–349]. Еще раньше, в телеграмме от 5 сентября, Пелле призывал Париж не пытаться выступить посредником в контактах между Кемалем и греками, дабы не компрометировать «прекрасное положение дел, которые существуют у нас, единственных из союзников, в отношениях с турецкими националистами» [DDF, 2008, p. 236].
Лондон был хорошо осведомлен о контактах французов с кемалистами, в т.ч. благодаря расшифровке турецких дипломатических телеграмм британской разведкой [Jeffery, Sharp, 1987]. На заседании Кабинета министров 25 сентября Керзон отметил: «Кемаль-паша поддерживает постоянную связь с генералом Пелле. Он [Керзон] не думает, что Мустафа Кемаль собирается предпринимать наступление против Константинополя, так как французы твердо настроены против этого и используют все свое влияние, чтобы он занял более умеренную позицию» [TNA, CAB 23/31, fol. 96]. Де-факто Керзон стремился использовать французское посредничество, дабы усадить кемалистов за стол переговоров, прекрасно понимая при этом, что «когда конференция будет созвана, по всем вопросам нам будут противостоять Франция и Италия» [TNA, CAB 23/31, fol. 102].
Позицию Пуанкаре, настроенного на «умиротворение» Кемаля, разделяли отнюдь не все французские военные и политики. Президент А. Мильеран 11 и 17 сентября призывал Пуанкаре в одностороннем порядке заявить о французской позиции по ключевым аспектам будущего мирного урегулирования (режим Проливов, принадлежность Восточной Фракии и др.), дабы перехватить у британцев дипломатическую инициативу [DDF, 2008, p. 249–250]. Эти демарши привели 18 сентября к отправке в Лондон французской ноты. В ней говорилось о том, что Франция «абсолютно согласна» с обеспечением в будущем «свободы Проливов», но расходится с Великобританией в вопросе «о подходящих для осуществления этого мерах» и опасается «влияния британской политики на мусульманский мир» [Миллер, 1983, с. 215].
Если Мильеран критиковал Пуанкаре за недостаточную самостоятельность в отношении Лондона, то Бюа и маршал Ф. Фош, глава Союзного военного комитета в Версале, считали неправильным отсутствие англо-французской солидарности. Они всерьез опасались того, что войска кемалистов могут попытаться прорваться к Константинополю, а затем выйти на Балканы. 20 сентября Фош говорил Бюа о том, что «в Малой Азии начался пожар, и необходимо локализовать его. Ни за что на свете мы не должны позволить пожару перекинуться в Европу, в противном случае воспламениться уже сама Европа. Турки, очутившись в Западной Фракии, захотят проникнуть в Восточную. Тогда в игру вступят сербы, а болгары перейдут на турецкую сторону; как следствие, румыны также придут в движение, а затем и Советы, которые, по всей видимости, имеют договор с кемалистами. Появление на сцене России потянет за собой Польшу в силу польско-румынского соглашения. И где остановится это движение?». Дабы не допустить подобной ситуации, Фош говорил о необходимости ясно предупредить Кемаля, чтобы его войска ни в коем случае не пересекали Проливы; в противном случае «мы выступим против него вместе с англичанами» [Journal du général Buat, 2015, p. 1243].
В письме, которое Бюа отправил военному атташе Франции в Великобритании генералу А. де ля Панузу 23 сентября, начальник Генштаба французской армии фактически солидаризировался с Фошем, даже ужесточив ряд его формулировок. Речь теперь шла об «очевидной договоренности» между СССР и Турцией, а также о том, что «пожар» эвентуальной войны пойдет еще дальше, не оставив незатронутыми не только Балканы и Восток Европейского континента, но и Центральную Европу, где Венгрия могла напасть на Чехословакию [Journal du général Buat, 2015, p. 1248]. В ноябре Пануз продолжал убеждать Париж поддержать британцев в случае осложнения ситуации в зоне Проливов [SHD/DAT, 7N 2794].
Пуанкаре не отрицал возможных рисков, но считал, что французские власти должны не противостоять Кемалю, а смягчить позицию последнего, и в любом случае не допустить того, чтобы Франция была втянута в вооруженный конфликт. Не исключено, что дополнительным фактором выступало то, что осенью 1922 г. Пуанкаре больше думал о будущей оккупации германского Рура (начата в январе 1923 г.), чем о Ближнем Востоке.
Новый виток кризиса и его преодоление (23 сентября – 3 октября)
Нота Антанты от 23 сентября не остановила процесса массирования британских и турецких войск в районе Чанака. В Лондоне всерьез готовились к возможному конфликту. «… к 30 сентября, когда, как считается, турки предпримут наступление, [командующий британскими войсками в Турции генерал Ч.] Гаррингтон будет располагать достаточно неплохими силами. [Начальник Имперского Генштаба] лорд Кэван весьма оптимистично смотрит на ситуацию», – писал секретарь Кабинета министров М. Хэнки 24 сентября [TNA, CAB 63/32, fol. 149–150]. В Лондоне всерьез готовились к возможной войне и против Советской России, рассматривавшейся в качестве союзницы Турции [Сергеев, 2019, с. 420].
29 сентября британский Кабинет министров принял решение о том, что Гаррингтон должен потребовать от кемалистов покинуть «нейтральную зону». В случае невыполнения требования следовало открыть огонь [TNA, CAB 23/31, fol. 133]. Решение Гаррингтона не начинать реальных боевых действий, хотя он и потребовал отвода турецких войск, спасло участников «от трагической развязки» [Фомин, 2010, с. 382].
Пуанкаре, напротив, сделал очевидную ставку на «умиротворение» Кемаля. Французские попытки повлиять на позицию лидера турецких националистов не ограничились визитами Дюмениля и Пелле в Смирну, а также контактами с Ферид-беем в Париже. Другими важными «связными» выступали французские деятели, пользовавшиеся репутацией еще больших туркофилов. Речь, прежде всего, шла о сенаторе А. Франклен-Буйоне, согласовавшем в свое время Анкарский договор с кемалистским министром иностранных дел Юсуф Кемаль-беем, а также о полковнике (позднее – генерале) Л. Мужене, военном представителе Франции при Кемале в Анкаре. В августе 1922 г. Мужен даже предлагал использовать порт Александретта (Искендерун), находившийся на территории сирийского мандата Франции, для отправки вооружений кемалистам, однако натолкнулся на негативную реакцию Пуанкаре [Thomas, Toye, 2017, p. 153]. При этом сами факты поставок французами оружия и боеприпасов Кемалю не были секретом для британцев [TNA, CAB 23/39, fol. 259].
Переговоры Франклен-Буйона с Кемалем в Смирне и Анкаре (28–29 сентября), которым поспособствовал Пелле, сыграли немаловажную роль на пути выхода из Чанакского кризиса. 27 сентября Пуанкаре инструктировал сенатора, что ключевая цель его миссии – получить согласие Кемаля на переговоры по перемирию. При этом Франклен-Буйон не должен был создавать у турецкого лидера впечатления о наличии противоречий между странами Антанты [DDF, 2008, p. 335–336].
Франклен-Буйон убеждал Кемаля, что его миссия осуществляется «с согласия британского и итальянского правительств» [Кемаль, 1934, с. 93], а Пуанкаре в телеграмме в Лондон и Рим от 30 сентября и вовсе подчеркивал, что миссия была отправлена «по запросу британского правительства» [DDF, 2008, p. 346]. Лидер турецких националистов отнесся к визиту сенатора-туркофила с большим вниманием. По прибытии в Смирну, как сообщал Франклен-Буйон в телеграмме, отправленной в Париж 29 сентября, он имел 4-часовую беседу с Кемалем, предложившим ему вместе отправиться в Анкару, дабы убедить в необходимости выхода из кризиса Великое национальное собрание (в итоге от поездки отказались) [DDF, 2008, p. 350].
Перед французскими властями Франклен-Буйон рисовал сложившуюся ситуацию в выгодном для Кемаля свете, критикуя британцев за наращивание сил близ Чанака и полагая, что лидер турецких националистов, желая мира, наталкивается на позицию более жестко настроенных министров и военных в своем окружении. Сенатор, намекая на возможность начала реальных боевых действий, фактически призывал Пуанкаре принять требования кемалистов и отказаться от «обсуждения границ “нейтральной зоны”» и не настаивать на выводе турецких войск из некоторых ее пунктов [DDF, 2008, p. 346–347]. Пуанкаре, отвечая Франклен-Буйону 30 сентября, выражал недовольство чрезмерной уступчивостью сенатора, однако главным для председателя Совета министров Франции было усадить британцев и кемалистов за стол переговоров [DDF, 2008, p. 351].
В телеграмме, полученной в Париже 1 октября, Франклен-Буйон докладывал об успехе: «… Мустафа Кемаль приказал немедленно остановить войска и закрепить их на тех позициях, на которых они находились в момент моего приезда, при условии, что англичане остановят прибытие подкреплений и создание траншейных укреплений [близ Чанака]» [DDF, 2008, p. 349]. При этом Лондон еще 27 сентября инструктировал Гаррингтона согласиться на то, чтобы не наращивать численность войск на Галлиполийском полуострове или в Константинополе, «если Мустафа Кемаль в свою очередь обязуется не пересекать границы нейтральной зоны в районе Исмида или Чанака» [TNA, CAB 63/32, fol. 159]. С точки зрения Франклен-Буйона, решающим для успеха его миссии стало воздействие, оказанное Кемалем, «который, безусловно, стремится к миру», на собственных генералов, уже готовых-де перейти в наступление на Чанак и Константинополь [DDF, 2008, p. 349]. Нотой от 29 сентября Кемаль выразил согласие начать переговоры о перемирии, получив выгодные условия по Восточной Фракии, но согласившись на временное присутствие войск Антанты в Константинополе и зоне Проливов [Кемаль, 1934, с. 94].
Ряд исследователей, отчасти солидаризуясь с Франклен-Буйоном, подчеркивают серьезное значение его миссии для снижения напряженности в ходе Чанакского кризиса [Шамсутдинов, 1966, с. 283; Миллер, 1983, с. 219; Киреев, 2007, с. 148; Фомин, 2010, с. 381; Shaw, 2000, p. 1771–1772]. Другие авторы считают решающими британские действия: предупреждение о том, что турки должны либо начать переговоры, либо войну, которое эмиссарам Кемаля в Константинополе сделал Гаррингтон, а также давление Керзона на Нихад Рашида, представителя Кемаля в Лондоне, которому Керзон рассказал о британском ультиматуме от 29 сентября [Ferris, 2003, p. 176–179]. Существует точка зрения о том, что «Кемаль не нуждался в аргументах Франклен-Буйона, чтобы принять приглашение от 23 сентября о переговорах. Действия Кемаля, а также пауза в согласии встретиться с генералами союзных стран [в Муданье] объясняются, главным образом, необходимостью сделать жест в пользу экстремистов в его собственном лагере… Он также хотел проверить решимость стран-союзниц и улучшить свои военные позиции перед началом переговоров…» [Psomiades, 1997, p. 223].
Одним из ключевых факторов успеха миссии Франклен-Буйона стало выраженное им согласие на немедленный вывод греческих войск из Восточной Фракии до линии р. Марица. Некоторые исследователи считают, что этим шагом сенатор превысил свои полномочия и «предложил туркам больше, чем Британия и даже, возможно, Франция были готовы дать» [Psomiades, 1997, p. 223]. Эту мысль, однако, стоит уточнить. С принципиальной точки зрения, британцы и французы понимали, что Восточная Фракия вернется Турции. Британский Высокий комиссар в Константинополе Г. Рамболд еще 26 сентября отмечал в одном из частных писем: «В нынешних условиях возвращение Восточной Фракии и Адрианополя Турции неизбежно» [TNA, FO 800/253, fol. 135]. В телеграмме от 28 сентября, которую Пуанкаре отправил французским послам в Лондон и Рим, подчеркивалось, что, с точки зрения Парижа, необходимо согласиться на полный, немедленный, но контролируемый вывод греческих войск, «как минимум, до р. Марица». Французские власти также не возражали против установления в Восточной Фракии турецкой гражданской администрации, присутствия турецкой жандармерии при осуществлении, однако, контроля со стороны офицеров стран-союзниц и при наличии союзных войск [DDF, 2008, p. 351]. Последнему условию Пуанкаре и Пелле придавали серьезное значение с психологической и дипломатической точек зрения. Намекнув во время бесед с Кемалем на возможность немедленного занятия Восточной Фракии турецкими силами после вывода греческой армии, Франклен-Буйон фактически превысил данные ему полномочия [DDF, 2008, p. 350, 370].
Сохраняющиеся опасения Парижа на фоне дипломатического прогресса (3–11 октября)
Согласие Кемаля, данное 29 сентября, прекратить перемещение войск и начать переговоры в Муданье, нередко рассматриваются как «прорыв» в разрешении Чанакского кризиса [Thomas, Toye, 2017, p. 151]. Вместе с тем опасения, характерные для наиболее острой фазы кризиса, сохранялись и во время конференции в Муданье, начавшейся 3 октября, а затем – в период Лозаннской конференции. Преемственность характеризовала и общий настрой французской дипломатии на то, чтобы избежать войны за счет уступок Анкаре по военно-политическим вопросам. По финансово-экономическим проблемам, в которых Франция была заинтересована в наибольшей степени, Париж надеялся на уступки уже со стороны кемалистов. Однако еще до начала Лозаннской конференции появились признаки того, что эти надежды могут не оправдаться [TNA, FO 800/253, fol. 154].
Во время встречи с Керзоном, состоявшейся 6 октября в Париже, Пуанкаре опасался того, что, «если возобновится война с турками, фактически это будет война также против России и Болгарии». «Г-н Пуанкаре не знает, чего хочет Англия, – значилось далее в записи беседы, – но он знает, что Франция не желает подобного развития событий, и она пойдет на все необходимые уступки, дабы избежать этого несчастья» [DDF, 2008, p. 379].
Тревога Пуанкаре, как и сам экстренный визит Керзона, были связаны с кризисом переговоров в Муданье. Пусть в менее эмоциональной форме, но ситуация сентябрьского вояжа Керзона во многом повторилась. На фоне турецкого давления Париж стремился «умиротворить» Кемаля, что негативно воспринималось Лондоном. 5 октября командующий Западным фронтом турецкой армии, генерал Исмет-паша, потребовал в Муданье закрепить условие о немедленном выводе греческих и союзных войск из Восточной Фракии и об установлении там кемалистской администрации, а также ряд дополнительных условий (неограниченное количество турецкой жандармерии в Восточной Фракии, занятие турецкими войсками фортов на правом берегу р. Марица и др.) [DDF, 2008, p. 376]. Если данные требования не будут реализованы до 14:30 часов 7 октября, Исмет-паша угрожал переходом его войск в наступление на Чанак.
Французский представитель на переговорах в Муданье, генерал Ш. Шарпи, 5 октября выразил готовность согласиться на турецкие условия после заверений Франклен-Буйона, что французское правительство уже приняло их [DDF, 2008, p. 368]. Керзон, видевший в «солидарности между союзниками» лучший способ заставить кемалистов принять перемирие, был недоволен позицией Пуанкаре, считая своего собеседника плохо информированным о серьезности ситуации [DDF, 2008, p. 374, 385]. Пуанкаре, действительно, не получал полной информации о переговорах в Муданье, за что позднее он выговаривал Пелле [DDF, 2008, p. 388], но ключевой вопрос все же был в другом. Председатель Совета министров Франции санкционировал действия Шарпи, однако он был недоволен ультиматумом кемалистов, вновь поставившим ситуацию на грань войны. Более того Пуанкаре опасался того, что если конфликт начнется, то британцы переложат немалую часть вины за его начало на уступчивость французской стороны [DDF, 2008, p. 370]. При этом Париж рисковал рассориться и с Анкарой. Как следовало из телеграммы Мужена от 6 октября из Анкары, отправленной по результатам беседы с Кемалем, последний был недоволен ситуацией и винил французов в том, что он «потерял 15 дней, доверившись Вам» [Psomiades, 1997, p. 230].
Одной из главных мишеней британского недовольства в эти дни стал Франклен-Буйон, «принц Левантийский», как желчно называл его Рамболд [TNA, FO 800/253, fol. 136]. Рамболд и Гаррингтон выступали резко против того, чтобы французский сенатор, находившийся в Муданье с 3 октября, имел какой-либо официальный статус в качестве представителя Франции [TNA, FO 800/253, fol. 136]. 6 октября Керзон высказал Пуанкаре свое удивление в связи с присутствием Франклен-Буйона в Муданье (в частном порядке) и полагал, что действия сенатора не способствуют достижению компромисса с кемалистами [DDF, 2008, p. 375]. Франклен-Буйон, курсировавший в Муданье между Исмет-пашой и Шарпи, действительно, склонял французского генерала к большей уступчивости, одновременно надеясь убедить турецкого военачальника увеличить сроки ультиматума [DDF, 2008, p. 368]. В телеграмме от 7 октября Пуанкаре мягко одергивал сенатора: «Не позволяйте туркам быть уверенными в том, что мы поддержим любые их требования» [DDF, 2008, p. 388].
В Париже Керзону удалось добиться лишь условий, позволивших «сохранить лицо»: греческие войска должны были отступить на правый берег р. Марица в течение 15 дней, а союзные войска – оставаться в Восточной Фракии еще 30 дней после ухода греков [Psomiades, 1997, p. 231]. На таких условиях Шарпи следовало солидаризироваться с Гаррингтоном и итальянским представителем, генералом Э. Момбелли, возобновив переговоры в Муданье. Хотя ситуация в зоне Проливов вновь находилась в эти дни на грани конфликта, 11 октября турецкая делегация все же согласилась на условия перемирия, предложенные союзниками [Кемаль, 1934, с. 312–313].
Заключение
Британские историки М. Томас и Р. Тойи полагали, что в своей ближневосточной политике Пуанкаре оказался успешнее, чем в германской, хотя именно последней он отдавал приоритет [Thomas, Toye, 2017, p. 154]. Ряд современников, однако, был настроен более критично. В Муданийском перемирии Бюа видел, прежде всего, успех британцев. 11 октября 1922 г. французский генерал, апеллируя к ходовым стереотипам о том, что «восточные народы» понимают только силу, полагал, что британцы, продемонстрировавшие уверенность в себе, «получат все преимущества», а французам не стоит ждать от кемалистов «никакой признательности» [Journal du général Buat, 2015, p. 1260]. События Лозаннской конференции, во время которой кемалисты заняли твердую позицию по ключевым для Франции финансово-экономическим вопросам, в немалой степени подтвердили скепсис Бюа.
Однако французская дипломатия в условиях Чанакского кризиса достигла и определенных успехов. Если исходить из текущих целей, поставленных Пуанкаре (недопущение войны и осуществление посредничества между британцами и кемалистами с целью начала переговоров), то многие из них были достигнуты. Вместе с тем стремление Пуанкаре «усидеть на двух стульях», поддерживая дружественные отношения как с Анкарой, так и Лондоном, оказалось труднореализуемым. Кемаль и Керзон, занявшие более ясную, хотя и конфронтационную позицию, оказались в итоге в большем выигрыше, чем Пуанкаре, надеявшийся на тонкое дипломатическое маневрирование. Поспособствовав началу мирных переговоров с Кемалем, французская дипломатия не получила на них тех дивидендов, на которые рассчитывала.