СТАТЬИ

В данной статье анализируются средневековые книжные миниатюры, иллюстрирующие Нашествие армий Бату на Европу 1236–1242 гг. В связи с постулируемым высоким символизмом средневекового изобразительного искусства, автора интересует изобразительный код миниатюр, в котором должно быть зашифровано отношение европейцев к монгольским завоевателям. В связи с этим, предпринимается исследование книжных памятников, созданных в разные столетия, от сер. XIII до сер. XVI вв., на пространстве Западной, Центральной Европы и Руси. И несмотря на то, что, на первый взгляд, эти традиции генетически никак не связаны друг с другом, они демонстрируют одинаковые закономерности развития.

Скачать JATS

«Ненавистный плебс сатаны…» [Хаутала, 2015, с. 415],¹ «бич гнева Господня» [Матузова, 1979, с. 148] – такими эпитетами европейские хронисты наделяют монгольских завоевателей. Нашествие войск Бату 1236–1242 гг. стало одним из важнейших событий в Европе XIII в., нашедшим отражение в латинских хрониках, русских летописях, в произведениях агиографического жанра. Повествующие о нашествии тексты снабжались иллюстрациями, формировавшими параллельный символический изобразительный текст. Именно так в Средние века и на католическом западе, и на православном востоке понимался смысл изобразительного искусства, как особого живописного языка, на котором средневековый художник общался с созерцающим его произведения также, как писец со своим читателем [ср.: Chazelle, 1990; Полное собрание, 1913, с. 355, 411].

До наших дней сохранились книжные миниатюры, иллюстрирующие тексты о нашествии Бату, из разных регионов Европы. На первый взгляд, они демонстрируют не связанные между собой традиции изображения монголов. Впрочем, эти отличия могут иметь корни не столько в разнице мест происхождения памятников, сколько во времени их создания: датировки разнятся от сер. XIII до втор. пол. XVI вв. Ниже мы предпримем попытку реконструировать общее для христианского мира Европы отношение к монгольским завоевателям XIII в. и его эволюцию в течение столетий сквозь призму средневековых книжных миниатюр.
Самые ранние в европейском искусстве иллюстрации Западного похода монголов сохранились в «Великой Хронике» Матвея Парижского (Кэмбридж, Колледж Корпус Кристи, библиотека Паркера, MS 016-II, далее – Хроника). Хроника создавалась в период между 1235 и 1259 гг. и одновременно иллюстрировалась. При том, миниатюры, изображающие монголов, можно датировать достаточно точно: они расположены в той части кодекса, которая согласно выводам С. Льюис была иллюминирована в 1246–1248 гг. [Lewis, 1987, pp. 407–408].
Первая миниатюра расположена на л. 145:² на нижнем поле представлен монгольский всадник, поражающий копьем своих жертв. Вторая миниатюра занимает низ л. 167, где представлена ужасающая сцена каннибализма: под деревом слева воин расчленяет человеческую плоть, рядом его соплеменник её поглощает; в центре миниатюры, еще один «тартар» (как их называет автор Хроники) жарит на костре человеческое тело; наконец, в правом углу, изображена ожидающая своей участи жертва, верёвкой и за волосы привязанная к дереву.

Сюжеты миниатюр объясняются текстом, который они иллюстрируют: в нём красочно описываются каннибализм и зверства неизвестных захватчиков, более монстров, чем людей. Недаром, композиционно, и даже в «гастрономических предпочтениях», монголы Матвея находят много общего с Исседонами, изображения которых помещены на Херефордской карте мира (1290-е гг., Херефорд, Херефордский собор) [Strickland, 2003, pp. 198–200]. Для целей же данной работы важнее то, каким именно образом художник отличает монголов. Особенно бросаются в глаза их непомерно большие головы и непропорционально короткие ноги, особенно, при сравнении с готически изящными человеческими фигурами прочих миниатюр Матвея. Эти анатомические сведения, вероятно, почерпнуты им из Письма Иво из Нарбонна [Матузова, 1979, с. 148–150] и отражены в описании монгольского нашествия в статье 1240 г. [Матузова, 1979, с. 137]. Впрочем, Матвей выделяет монголов не только поведением и телосложением.
На всаднике с первой миниатюры надет чешуйчатый доспех и причудливой формы шлем. Двое каннибалов слева на второй миниатюре также одеты в чешуйчатые доспехи; поедающий человеческие ноги – в конический шлем с загибающейся вперед макушкой (формой напоминающий фригийский) с наносником, воин, жарящий на вертеле человека – в подобие сюрко и высокий конический шлем, опоясанный тюрбаном.
Что касается чешуйчатой брони у монголов, то, с одной стороны, сведения о ней приведены в тексте Хроники: «[Они] носят одежду из бычьей кожи и доспехи на них из железных пластин»; «доспехи у них [сделаны] из нашитых [на кожу] железных пластин» [Матузова, 1979, с. 137, 144]. Информация об использовании монгольскими воинами пластинчатых доспехов, в том числе, кожаных, войлочных или тканевых хатангу дегель с нашитыми на них металлическими пластинами, находит подтверждение в письменных источниках [Фома Сплитский, 1997, с. 114; Карпини, 1957, с. 50–51], археологических свидетельствах [Немеров, 1987, с. 212-213; Świętosławski, 1996, s. 16–18; Горелик, 2002, с. 68, 73–74] и современных оружиеведческих штудиях [Nicolle, 1990, p. 35; Lane, 2006, p. 99; May, 2007, pp. 62–63; Chambers, 1979, p. 55]. Однако, Матвей едва ли мог видеть настоящий монгольский доспех, потому и неудивительна неточность его рисунков, если сравнить их с китайскими или персидскими миниатюрами, творцы которых были знакомы с монголами не понаслышке [ср.: Горелик 2002, с. 48-70]. Сент-Олбанский хронист изображал ту форму ламеллярного доспеха, которая уже была знакома европейцам благодаря крестовым походам и прочно ассоциировалась с восточными неприятелями. В XII–XIII вв. такой доспех часто становится одним из символов, обозначающих врагов христиан и антагонистов из Святого Писания [см. примеры: Nicolle, 1999, pp. 27–28, fig. 23J, R, S, с. 29, fig. 28A, D, G, p. 31, fig. 32A–C, p. 117–118, fig. 298A]. В нем изображаются сарацины и в Хронике Матвея. Потому чешуйчатую броню монголов на миниатюрах Матвея стоит объяснять не только внимательностью иллюстратора к источникам, но и характерным символизмом этого типа защитного вооружения для латинской Европы пер. пол. XIII в.
Шлемы «тартар» Матвея разнообразнее чем их одежда и броня. Но, в данном случае, среди вещественных источников не удается обнаружить ничего подобного ни замысловатой форме, изображенной на первой миниатюре, ни разным по форме «колпакам» на второй. Существуют противоположные точки зрения на вопрос существования характерных только для монголов черт шлемов [ср.: Худяков, 1991, c. 144; Горелик, 2002, с. 23; Lane, 2006, pp. 99–100], однако, в целом, монгольский шлем вполне вписывался в общую массу типичных для Центральной и Восточной Азии шлемов невысокой конической или сфероконической формы с тульей из нескольких сегментов, скрепленных околышем; с чешуйчатой или ламеллярной бармицей [Świętosławski, 1996, s. 24–27; Lane, 2006, pp. 99–100; May, 2007, p. 63]. Очевидно, что своей формой они не соотносятся ни с высокими конусами, ни с «фригийскими» шлемами миниатюр Хроники.
Однако, если обратиться к европейскому искусству, то такая «фригийская» форма также во множестве встречается при изображении недругов. Их носят резные чудовища, вырезанные на фасадах и капителях кафедральных соборов в Бари и Парме сер. XII в., воины армии фараона на рельефе церкви Св. Фредиано в Лукке кон. XII в. и на миниатюре с тем же сюжетом Пасхального Свитка Монте Кассино XI в. (Британская библиотека, Add. MS 30337, л. 7), Голиаф на миниатюрах Наваррской иллюстрированной библии 1197 г. (Городская библиотека Амьена, MS 108, л. 85 об., 86 об.), воины на рельефах Фрайбургского собора XIV в. и «восточные» союзники Гвельфов на фресках в замке Авио (1340-е гг.). Такова символика этой формы шлема и на миниатюрах Хроники Матвея. При общей схожести оружия и доспеха сарацины никогда не изображаются в европейских топфхельмах (неизменном атрибуте христианского рыцарства), их характерной иконографической чертой становится шлем с высокой загнутой вперед макушкой.
Стоит добавить, что подобные «фригийские» шлемы (или головные уборы) украшают головы демона и еретика, атакующих из луков Щит Веры («Scutum Fidei») на миниатюре, сохранившейся в составе рукописного сборника Джона из Уоллингфорда (British Library, Cotton MS Julius D VII, л. 3 об.) (рис. 1). Не только шлемами, но и чертами лиц, мимикой, оружием, адские исчадья сходны с монголами Хроники. Автором миниатюры «Scutum Fidei» является сам Матвей, поэтому нет оснований сомневаться в том, с кем он ассоциировал монголов. Более того, монголы Матвея имеют много общего в пропорциях тел и чертах лиц с изображениями легендарных народов Гога и Магога, которые должны завоевать мир в преддверии Конца Времен, на иллюстрациях старейшего сохранившегося списка «Le Roman de Toute Chevalerie» Томаса Кентского (Cambridge, Trinity College, O.9.34, л. 23 об.–24) [Lewis, 1987, pp. 285–287]. Эта рукопись, судя по стилю миниатюр, иллюстрировалась в одно время и в одном месте с Хроникой [Ross, 1988, p. 25]. При этом, миниатюры Романа копировались с более раннего источника, а, значит, иконографической основой для Матвея были они, а не наоборот.
Эсхатологический образ монголов в XIII в. вполне объясним: в это время широко распространяются сочинения на основе пророчеств Иоахима Флорского, предвещающие Конец Света, который должен был наступить в середине столетия. Серьёзность, с которой относились к этим слухам подчеркивается композиционным планом Хроники: предполагалась, что её повествование завершится на 1250 г. [Lewis, 1987, pp. 102–104]. Появление на этом фоне известий о непобедимых завоевателях из недр Азии было вполне ожидаемым. Миниатюры с изображениями монголов создавались Матвеем спустя короткое время после нашествия, и, как видно, под впечатлением от грядущего Конца Времен.
Следующим по хронологии памятником в нашем исследовании является старший лицевой список Жития Св. Ядвиги (Лос-Анжелес, музей Гетти, MS Ludwig XI 7; далее – список Людвига) – прекрасный образец европейского средневекового книжного искусства, который был изготовлен в 1353 г. для Людвига I (1313/21–1398), князя Легницы и Бжега [см.: Kren, 2009, p. 24–25]. На л. 11 об. списка Людвига на двух регистрах миниатюрист изобразил трагическую битву под Легницей: в верхней части – начало сражения, в нижней – гибель Генриха II Благочестивого (1196–1241) и его обезглавливание (рис. 2). На противоположном листе монгольское войско подходит к Легнице с отрубленной головой Генриха, насаженной на пику. Главными чертами, которыми миниатюрист отличает монголов на миниатюрах списка Людвига, кроме того, что европейцы используют более тяжелые доспехи [см.: Мартынюк, 2013], становятся головные уборы и шлемы. На монголах надеты высокие колпаки с загнутыми полями и бацинеты с загнутыми вперед макушками, в отличие от сфероконических бацинетов и топфхельмов европейских рыцарей.³ Типологически, отличия в доспехах сохраняются и в более поздних списках памятника. До нас не сохранился список Жития 1380 г., однако, в коллекции библиотеки Вроцлавского университета дошла его копия 1451 г. (Вроцлавская университетская библиотека, MS IV.F.192) – это кодекс Фрайтага (по имени копииста) или кодекс Хорнига (по имени заказчика; далее – список Хорнига) (рис. 3). Несмотря на то, что элементы защитного вооружения претерпевают здесь неизбежную эволюцию: европейские рыцари носят полные латные доспехи и шлемы типа «жабья голова», вместо хауберков и топфхельмов, монгольских воинов по-прежнему можно отличить. Они защищены островерхими шлемами поверх кольчужных капюшонов и койфов.

Композиционно и в деталях миниатюры списка Хорнига имеют близкое родство с изображениями на левом крыле триптиха, посвященного Св. Ядвиге (ок. 1430-х гг., Варшава, Национальный музей, инв. Śr.28/1 MNW) (рис. 4). Здесь, в сценах битвы, монголы отличаются от европейских рыцарей ещё меньше: на них те же европейские латные доспехи и шлемы. Отличия заключаются в том, что, как и на миниатюрах списка Хорнига, «жабьи головы» носят только рыцари, а шлемы кочевников, включая шапели, бацинеты, даже хундсгугели (бацинет с конусовидным забралом), заострены кверху.
Впрочем, на иллюстрациях списка Хорнига XV в. не только доспех, но и враждебная символика претерпевает эволюцию: монголы сражаются кривыми турецкими саблями-килидж, получившими распространение в Османской империи с XIV в., и под знаменами с черной головой мавра. Это изображение на знаменах заменило бородатый погрудный профиль в короне в списке Людвига.⁴ Кривые сабли до сего дня вызывают ассоциации с востоком и востоком враждебным для западного мира.⁵ Что касается головы мавра, то это также иконографическая характеристика супротивных иноверцев. С головой мавра на щите изображается Саладин на маргиналии в Псалтири Люттрелла (1325–1340, Британская библиотека, Add MS 42130, л. 82 верх) и сарацин на миниатюре в Романе о Готфриде Бульонском XIV в. (Национальная библиотека Франции, MS fr. 22495, л. 18), со знаменами с головой мавра изображаются турки-османы в битве при Никополе 1396 г. на миниатюрах «Хроники города Лукки» Джованни Серкамби (нач. XV в., Городской архив Лукки, MS 107).

Впрочем, стоит обратить внимание не только на доспех: на миниатюрах списка Людвига монголы носят ещё и высокие конические колпаки с полями. Именно в таком колпаке изображен главный антагонист – бородатый убийца Генриха Благочестивого. Такие головные уборы, колпаки из четырех войлочных клиньев со сплошными или разрезными полями, были распространены среди средневековых тюркских народов, и, одновременно, являлись одной из характерных иконографических примет восточных иноверцев в европейском искусстве. В частности, так изображался главный злодей одной из легенд о св. Ласло – половецкий воин. Согласно этой легенде, в 1068 г. группы половцев совершили набег на территорию Венгрии, но были разбиты в сражении в северной Трансильвании. Св. Ласло бросился в погоню за одним из куманов, который похитил венгерскую девушку, догнал и сокрушил противника. Несмотря на то, что в официальном житии святого этот эпизод не фиксируется, он нашёл широкое распространение в церковных фресковых росписях на территориях Центральной и Восточной Европы. На них куман-похититель изображается в запахивающимся кафтане и колпаке с загнутыми полями или коническом шлеме, часто надетыми поверх кольчужного капюшона.⁶ Судя по времени появления церковных росписей, сюжет особенно актуализируется с кон. XIII в. на территории северных и юго-восточных марок, вероятно, как реакция на монгольскую угрозу [Pálóczi-Horváth, 1989, p. 87].

Сходство характерных головных уборов антагонистов на миниатюрах списка Людвига и фресок, иллюстрирующих легенду о св. Ласло, свидетельствуют о том, что для миниатюриста Жития монголы уже не были апокалиптическими демонами, а, скорее, представителями степной угрозы, издавна знакомой пограничным маркам латинской Европы.
Следующим по времени создания лицевым памятником, иллюстрирующем монгольское нашествие, является Венгерская Иллюстрированная хроника (Будапешт, Национальная библиотека им. Сеченьи, Cod. Lat. 404). Кодекс был создан в Венгрии между 1358 и 1370 гг. при дворе короля Людовика Великого для коллегиального капитула в Секешфехерваре [Studies on the Illuminated Chronicle, 2018].
Монголы появляются на миниатюрах Иллюстрированной хроники дважды, при описаниях нашествия Бату 1241 г. (л. 63) и вторжения армии Ногая и Тула-Буги 1285 г. (л. 64), и в обоих случаях изображены одинаково: в длинных запахивающихся на одну сторону халатах и высоких колпаках с отогнутыми вверх полями. Текст Хроники не дает никаких указаний на особенности костюма, доспеха или оружия монголов. Впрочем, миниатюрист памятника, по-видимому, пользовался теми же принципами, что и художник списка Людвига. Длинный запахивающийся халат и колпак с отогнутыми полями – иконографические черты восточных кочевников на всех миниатюрах Хроники [Marosi, 2018, p. 60]. Именно так изображаются куманы. Ярким примером служит изображение в восточном халате и колпаке короля Ласло IV Куна (1262–1290). В тексте указано, что во время правления последнего не только куманский костюм вошел в моду при королевском дворе, но и прически, и бороды кочевников.
С нашей точки зрения, нет ничего удивительного в сходстве изображений монголов и половцев в Иллюстрированной хронике. Художник «идеологически» следует за текстом, в котором враждебные номады с востока, и половцы, и «татары», описываются крайне отрицательно [Bak, Grzesik, 2018, p. 17] и настолько сходно, что по этим описаниям их также сложно различить, как и по одежде на миниатюрах.
Впрочем, используемые иконографические схемы с течением столетий меняются. В разновременных лицевых списках Жития св. Ядвиги изображения монголов приобретают в XV в. новые черты: кривые сабли и знамена, свойственные изображениям турок-османов. Показательна гравюра, включенная в печатную «Хронику венгров» Яноша Туроци, увидевшую свет в 1488 г. в Брно и Аугсбурге. В тексте издания монгольское нашествие не иллюстрировано, однако, в начале приложенной к хронике «Горестной песни о разорении Венгерского королевства татарами» магистра Рогерия помещена иллюстрация опустошения Венгрии войсками Батыя. Монгольские воины вооружены кривыми саблями-килидж, несут знамя с изображением скорпиона, на головах их надеты тюрбаны (рис. 5). Воображенный на знаменах скорпион, символ коварства и измены [Strickland, 2003, p. 177], как и тюрбаны – это характерные иконографические признаки врагов христианства: сарацин, позднее, турок-османов, на сей же раз – монголов.
От древнерусского искусства до наших дней сохранился самый поздний иллюстративный материал из рассматриваемого в статье. События «Батыевой рати» дошли до нас на миниатюрах Лицевого летописного свода Ивана Грозного.⁷ К настоящему времени под этим термином принято понимать корпус из десяти самостоятельно переплетенных рукописей (томов), содержащих более 17 000 миниатюр, иллюстрирующих текст.⁸ Давно подмечено, что принципы работы художников свода были регламентированы по весьма жесткой схеме. Отрывок текста разбивался на смысловые элементы, что обуславливало сложную структуру миниатюры, «живописующей» каждый грамматический оборот, поддающийся переводу на графический язык [Амосов, 1998, с. 225–227, 234–241].

Миниатюры, иллюстрирующие нашествие войск Батыя на русские княжества и Центральную Европу помещены в Голицынском томе [РНБ, F.IV.225] в повестях «О Батыевой рати» (л. 302–328 об.), «О убиении великого князя Юрия Всеволодовича от Батыя» (л. 329–332 об.), «О убиении Василька Константиновича» (л. 333–336 об.), «О Батые» (л. 348-351), эпизодах, посвященные взятию Торжка (л. 337–338 об.), Козельска (л. 339–342), Мурома (л. 353), Гороховца (л. 353 об.), Киева (л. 361–368) и прочих русских городов (л. 368 об.– 371 об.), битве на р. Шайо (л. 373–374). Кроме того, в Лаптевском томе [РНБ, F.IV.233] иллюстрированы повести «Об убиении князя Михаила Всеволодовича Черниговского от окаянного царя Батыя в Орде» (л. 951–979 об.) и «Об убиении злочестивого царя Батыя» (л. 983–989), в которых дублируются события взятия Киева и похода в Венгрию.
В отличие от рассмотренных выше изобразительных источников, художники Лицевого свода не намечают разницы в изображении противоборствующих сторон (рис. 6). Русские дружинники и воины Бату носят одинаковые доспехи: кирасы, либо кольчуги с ламеллярными юбками и наплечниками, плащи, поддоспешные платья и конические шлемы с кольчужными бармицами. За исключением шлемов, изображения воинов в таких доспехах очень близки к византийским образцам, основанным на позднеантичной традиции. В самом деле, на византийских фресках, иконах и книжных миниатюрах воины носят кольчужные или чешуйчатые панцири, ламеллярные или кожаные юбки, ламеллярные защиты плечей и поддоспешные туники [Parani, 2003, pp. 104–116; Grotowski, 2010, pp. 125–176]. После принятия Русью христианства от Византии, вместе с новой религией на обращенные земли приходит и богатая изобразительная культура. Изображения святых воинов в искусстве русских княжеств и домонгольского, и более поздних периодов, основаны на византийской традиции, которая продолжается художниками на миниатюрах Лицевого свода. Подобные соображения можно отнести и к большим круглым щитам, которые имеют корни, скорее, в византийской иконографии [Parani, 2003, p. 125-6, fig. 142, 147, 155; Grotowski, 2010, pp. 225-31, fig. 27, 30a, 46, 62, 70], нежели чем в исторических реалиях Древней Руси⁹ или Монгольской империи.¹⁰ Оружие воинов (копья с наконечниками конической формы, слегка изогнутые мечи и сабли, луки) и снаряжение коней также одинаковы.

Нельзя не отметить, что в иных случаях на миниатюрах Лицевого свода монголов отличают длинными усами, а в повести «Об убиении Михаила Всеволодовича…» высокопоставленные монгольские военачальники носят высокие колпаки с полями. Однако, высокий колпак обозначает не конфессиональные или этнические отличия, а служит указателем на иерархическое положение своего обладателя [Чернецов, 2018, c. 224–227]. В большинстве же, разницы между изображениями русских и монголов на иллюстрациях Лицевого свода нет.
Такая условность изобразительного языка миниатюр Лицевого свода не должна смущать. Стоит учитывать, что его иллюстраторы с максимальной полнотой стремились передать не конкретные реалии времени, а содержание текста. Применительно же к историческим реалиям, к деталям быта – изображения на миниатюрах настолько же достоверны, насколько эти реалии в тексте отражены [Амосов, 1998, с. 233–234].
Отмеченное сходство русских и монголов резко контрастирует с различиями между ними и их западными латинскими соседями: венграми, поляками, литовцами, немцами, шведами [Арциховский, 1944, с. 62–63], которые изображаются в полусферических цервельерах. Вполне обосновано звучит утверждение о том, что в таком «схематизме» отражается совершенно определенная позиция заказчиков и исполнителей миниатюр Лицевого свода [Мартынюк, 2004]. Приняв крещение от Византии Русь вошла в состав всемирной христианской империи во главе с императором. Однако, в XIII в. происходит своеобразный перенос титула с императора, которого более нет в павшем под ударами крестоносцев Царьграде, на хана Золотой орды, власть которому над огромной территорией, по мнению русских книжников, тоже была вручена Богом: ханы недаром именуются в русских летописях не иначе как царями. Орда становится не столько врагом, сколько «носителем верховной власти в пределах Восточной Европы XIII-XV вв.» [Cherniavsky, 1959]. И, несмотря на то что ко времени создания Лицевого свода осколки Золотой орды наоборот становятся вассалами русского государя, это не изменило включенности и русских, и ордынцев в единое средневековое иерархическое пространство.
К этому можно добавить и иное соображение. Не только русские и монголы изображаются в одинаковых доспехах, но в тех же доспехах читатель Лицевого свода наблюдает и древних иудеев, греков, римлян и византийцев. Заказчики и исполнители Свода органично включили русских государей, к моменту создания хроники единственных хранителей византийского православия, в непрерывную священную историю от сотворения мира до его завершения. В этой истории не нашлось места еретическому для русских книжников латинскому западу, но было место Золотой орде, по Божьему попущению ханы которой были долгое время сюзеренами русских князей. Это демонстрируют не только миниатюры Лицевого свода. В конце XVI в., в тех же царских мастерских [Ульянов, 1996, с. 181; Клосс, 1998, с. 217; Левочкин, 2002, с. 33–34], где писцы и художники трудились над Лицевой летописью русского государства, создается ещё один богато иллюстрированный памятник – Троицкий список Жития Сергия Радонежского [РГБ, ф. 304/III, № 21]. Одна из глав Жития посвящена Куликовской битве 1380 г. (л. 239-248), и здесь продолжается традиция сходного изображения воинов противоборствующих сторон в стилизованных позднеантичных доспехах. Такая практика сохраняется и в последующие периоды: ордынцы в целом сходны с русскими богатырями на миниатюрах лицевых списков «Сказания о Мамаевом побоище» XVII-XIX вв.,¹¹ при этом на иллюстрациях одной из старейших известных копий, западные литовцы Ольгерда как раз наделены отличиями – беретами с высокими перьями (Британская библиотека, Y.T.51, л. 4, 5). Таким образом, «скрытая» идеология миниатюр Лицевого свода – не уникальный случай, а демонстрация целой традиции, утверждающей роль и место Московского царства в мировой православной истории.

Однако все эти лицевые памятники достаточно поздние, и, с нашей точки зрения, демонстрируют позднюю традицию, которой предшествовал феномен сходный с тем, что мы наблюдали в более ранних латинских изобразительных источниках. Статус древнейшей русской иллюстрированной хроники принадлежит Радзивиловской или Кёнигсбергской летописи, созданной в первые десятилетия XV в. [см.: Радзивиловская летопись, 1994]. В памятнике не содержится упоминаний и иллюстраций монгольского нашествия (повествование доведено лишь до 1206 г.), однако находятся изображения иных восточных соседей древнерусского государства, тюркских кочевых и оседлых народов. В.И. Сизов и А.В. Арциховский указывают, что художники рукописи обозначают восточные народы на её миниатюрах характерными колпаками с загнутыми вверх полями и шлемами в виде высоких острых конусов [Сизов, 1905, с. 5–6, 23–24; Арциховский, 1944, с. 19–20]. Таким образом, можно констатировать определенные параллели в изображении тюркских кочевых народов на иллюстрациях русской летописи нач. XV в. и в центрально-европейских изобразительных источниках XIV-XV вв.
С одной стороны, особенности изображений восточных народов, роднящие Радзивиловскую летопись с европейским искусством, могут объяснятся гипотезой о её западнорусском происхождении [Никитин, 2004; Толочко, 2014]. С другой, в основе Радзивиловского списка нач. XV в. лежал более древний иллюстрированный протограф, о чем свидетельствуют пропуски текста там, где он находился между миниатюрами в родственных нелицевых списках и особенности изготовления кодекса, при котором создавались сначала рисунки, а затем переписывался текст [Никитин, 2004]. Нет оснований сомневаться, что художник списка, добавляя к образам и свое видение, тем не менее сохранял общие иконографические схемы протографа.
Таким образом, в нач. XV в., и ранее, на Руси враждебные степные иноверцы в изобразительном искусстве кодировались с помощью тех же символов, что и в центральной Европе. Можно предположить, что также изображали и монголов в иллюстрируемых текстах о нашествии (если таковые были), нелицеприятные эпитеты в которых по отношению к Батыю вполне сопоставимы на востоке и на западе.
Впрочем, Русь не только первой в Европе столкнулась с военной машиной монголов, именно русским книжникам латинские хронисты обязаны сведениям о монголах как об эсхатологических предтечах апокалипсиса [Jackson, 2005, pp. 147–148]. Эта мысль фиксируется в древнерусском летописном тексте, посвященном битве на р. Калка 1223 г. Сходные показания озвучил на Лионском соборе 1245 г. русский архиепископ Петр. Его свидетельства передает Матвей Парижский, и не только в тексте, но и в апокалиптических образах азиатских захватчиков на иллюстрациях своей Хроники. Впрочем, ожидавшийся Конец Света не наступил, и, в следующих столетиях, европейский образ монголов Батыя теряет мифологические черты, их враждебность представляется с помощью набора изобразительных приемов, традиционно обозначавших «восточную угрозу»: высокие колпаки, чалмы, халаты, кривые сабли, что могло иметь место во всей христианской ойкумене, в том числе, и на Руси. Однако, к сер. XVI в. собственные идеологические поиски роли Московского государства в мировой истории неизбежно привели к необходимости определить место в ней и для осколков Золотой орды, наследников грозного Бату, а ныне – вассалов московского царя. В этом видится главная причина копийной схожести монголов и русских на миниатюрах Лицевого свода Ивана Грозного.