СТАТЬИ

 
 
В настоящей статье исследуется процесс формирования переводческой службы в Московском государстве в течение конца XV – XVI вв. Проанализирован репертуар восточных языков доступных московским специалистам-переводчикам. Автор пришел к выводу, что из восточных языков основным языком переговоров и переписки выступали языки тюркской группы, а использование фарси в это время вызывает сомнения. Первоначальной формой международной коммуникации в Московском государстве была устная, а письменная считалась менее почетной и выполняла служебную, вспомогательную функцию. Постепенно на рубеже XV-XVI устная коммуникация уступила место обмену посольскими грамотами. В 1563 г. царь Иван IV Васильевич предпринял попытку вернуться к старой форме обмена мнениями между сторонами. Это было воспринято крымской стороной как новация, которая основывалась на завышенных претензиях московской стороны. В конечном итоге, после спора правителей, зафиксированного в русско-крымской дипломатической переписке, стороны вернулись к привычной практике обмена посланиями и крымско-татарский язык сохранил за собой роль языка дипломатического общения.   Выявлены три группы специалистов, занимающихся межязыковой коммуникацией. Наиболее элитной были переводчики-бакшеи, которые специализировались на переводах и составлении грамот. Вторая группа – это толмачи. Они сопровождали иностранные посольства, обеспечивали их связь с принимающей стороной, исполняли дипломатические функции. Третья группа – это головы станиц служилых татар, которые исполняли, кроме своих непосредственных обязанностей еще функции переводчиков устной речи. Они ездили в татарские-постордынские государства, а также периодически в Османскую империю. В этой трехчастной структуре именно толмачи были прослойкой, исполнявшей наибольшее число функций в организации дипломатического диалога. В XVI в. толмачество играло роль стартовой площадки для детей бакшеев и подьячих, а вот для лиц, не принадлежащих к этим группам – это был потолок карьерных возможностей. 

Скачать JATS

Важнейшую роль в международной коммуникации играли толмачи и переводчики. Традиционно принято определять толмачей, как переводчиков устной речи, а под переводчиками понимать специалистов письменного перевода. Впрочем, еще в начале XVII в. такой строгой дифференциации не было [Беляков, 2017, с. 99]. По мере развития внешнеполитических связей Московского государства и увеличения числа контрагентов растет и репертуар языков необходимый для поддержания отношений. В начале XVII в. в Посольском приказе работали с 9 языками, в 1613 – 1615 гг. в активе уже было 13 языков [Лисейцев, 2003, с. 152, 154], а во 2-ой половине XVII в. работали с 21 языком [Беляков, 2017, с. 113 – 114]. На рубеже XV – XVI вв. рабочими языками московской дипломатии были латынь, немецкий и татарский. В конце XVI в. мы уже знаем о наличии переводчиков с фарси (персидский), однако это вызывает определенные сомнения. С одной стороны, известно, что языком официальных актов шахского Ирана был фарси [Петрушевский, 1949, с. 7]. С другой стороны известно, что как минимум часть дипломатической переписки велась на тюрки [Шорохов, Слесарев, 2019, с. 31]. В. А. Шорохов и Т. А. Слесарев выявили фирман шаха Аббаса I астраханскому воеводе от 1622 г. Этот документ был написан на тюркском языке и, как отмечают исследователи, язык документа «чрезвычайно близок османскому» [Шорохов, Слесарев, 2019, с. 31, 32, прим. 1]. По крайней мере часть посланий русских царей к иранским шахам писалась на тюрки [Памятники, 1890, с. 171, 308, 332 – 334; Хисамова, 2012, с. 115, 195].
Толмачи и переводчики обсуживавшие русско-иранские отношения известны по документам именно, как татарские переводчики [Памятники, 1890, с. 154, 161, 165, 227]. Сложность с переводом с/на фарси для Посольского приказа иллюстрирует случай с миссией князя В. В. Тюфякина в 1597 г. Первоначально в состав делегации были назначены толмачи Девлет-Бахты Чекаев с сыном и Степан Маслов [Памятники, 1890, с. 337]. Однако, через некоторое время Девлет-Бахты с сыном были отозваны в Москву из-за того, что старший Чекаев стар и болен, а младший не имеет необходимых навыков. Вместо них был послан Исен-Али Дербышев [Памятники, 1890, с. 390; Бушев, 1976, с. 281]. Однако в наказной памяти послу еще до этой замены содержалась инструкция, если шах решится на «докончание», то послу нужно было сообщить, что посланный переводчик умер, а тот, что выжил «по фарсовски мало знает» и просить написать договор «по татарски» [Памятники, 1890, с. 370].То есть, русское правительство заранее готовилось к тому, что выделенные в миссию специалисты по переводу фарси не знают и придумало версию со смертью переводчика. Интересно, что в случае, если иранская сторона все-таки подготовит «докончание» на фарси, предписывалось осуществить последовательное копирование текста слово в слово [Памятники, 1890, с. 370 – 371]. Известно, что послания царей Федора Ивановича и Бориса Годунова в Иран в 1590-х гг. писались по-татарски [Памятники, 1890, с. 171, 308, 332]. Следовательно, можно предположить, что еще в конце XVI в. специалистов-переводчиков с фарси было крайне мало, а возможно, были периоды, когда их и не было вовсе, а рабочим языком дипломатических отношений между Московским царством и Сефевидским Ираном был тюркский язык.
Ранняя форма осуществления коммуникации между правителями осуществлялась устно. В XII – XV вв. мы встречаем примеры, когда сама коммуникация представлялась как прямая речь одного правителя другому посредством посла [Присёлков, 2002, с. 222, 370]. Еще в конце XV в. такой стиль межгосударственной коммуникации сохранялся. К крымскому хану Менгли-Гирею послами ездили представители Боярской Думы и выступали с речами, и только когда отправлялись люди не родовитые, речи заменялись грамотами [СИРИО, с. 13, 15]. В памяти русскому послу к хану Менгли-Гирею кн. И. С. Кубенскому (апрель 1500 г.) описывалась практика, которая для этого времени была новой. Князю предписывалось после того, как он «речи выговорит», обратиться к хану и сообщить ему о том, что те речи, которые посол не произнес, он может приказать переписать со списка [СИРИО, 307]. Таким образом, послы выступали перед ханом и его двором на русском языке, а толмачи переводили. Послания в конце XV в. воспринимались как вынужденная мера, а на рубеже XV – XVI вв. появляется новая практика, когда родовитый посол выступает с речью, а потом ее переписывают. Это, кстати, фиксирует то обстоятельство, что еще в это время грамоты не выдаются послам-аристократам, и, вероятно, это связано с тем, что этот тип документа воспринимался как недостаточно почетный для них. Интересно, что и крымские послания могли быть написаны на русском языке [СИРИО, с. 320, 329]. Позднее в отношениях с татарскими государствами грамоты к правителям и членам их семьи и двора стали основным способом коммуникации и писались на тюрки, что на делопроизводственном языке того времени называлось «татарским письмом» (то есть на татарском языке арабской графикой), но в 1563 г. в Москве от этой практики отказались. Эта реформа вызвала у крымского хана Девлет-Гирея недоумение – и это понятно, так как в это время уже сложился ритуал дипломатического общения, согласно которому русский посол сначала правил поклон, а затем после традиционных вопросов о здоровье следовал жест вручения грамоты [Бачинский, Ерусалимский, Кочековская, Моисеев, 2018, с. 113]. Речи же превратились во второстепенный способ коммуникации. Именно поэтому Девлет-Гирей I связывал эту акцию с гордостью царя Ивана IV Васильевича и его хвастовством, вызванным победами в Ливонской войне, а конкретно захватом Полоцка [РГАДА, ф. 123, оп. 1, кн. 10, л. 171об.]. Однако царь возразил хану, сославшись на практику речей русских послов перед ханами в конце XV в. [РГАДА, ф. 123, оп. 1, кн. 10, л. 211об. – 213]. После этого спора русские вернулись к прежней практике отправки посланий «татарским письмом», хотя это выдерживалось не всегда и не везде. В 1570 г. послание азовскому дездару Джаферу было написано по-русски. Тогда эта проблема была решена после обращения Джафера к Ивану Новосельцеву, тот приказал читать грамоту по-татарски толмачу, а османский писец ее записал [Моисеев, 2019, с. 63]. В контексте спора крымского хана и русского царя в 1563 г. любопытно, что и в послании ногайскому мирзе Урусу в 1564 г. специально оговорено, что написано оно «татарским письмом» [РГАДА, ф. 127, оп. 1, кн. 7, л. 16.]. Возможно, что на волне успеха в Ливонской войне в Москве и вправду решили реформировать переписку с татарами, решив вести ее на русском языке. Во всяком случае, с Великим княжеством Литовским и Короной Польской переписка издавна велась на кириллице [Banionis, 1998, p. 145 – 150; Ерусалимский, Полехов, 2019, с. 48 – 61]. Эта атака не удалась, и русскому дипломатическому ведомству пришлось вернуть «татарскому письму» статус дипломатического языка.
Взаимоотношения не ограничивались перепиской, а сопровождались обменами посольствами и переговорами. Когда посланник или посол направлялся в Крым или Ногайскую Орду, его обязательно сопровождала станица служилых татар и не одна, головы которых исполняли в посольстве роль толмачей. В конце XV в. нам известно несколько толмачей, исполнявших дипломатические функции. Иванча Белый ездил к хану Менгли-Гирею 30.04.1479 г., а позднее 19.03.1483 г., вероятно, он же ездил к жене Айдара [СИРИО, с. 15, 16, 35]. Осенью 1487 г. – весной 1488 г. посла Д. В. Шеина в Крымское ханство сопровождал толмач Борис и он тогда же ездил с миссией в Большую Орду [СИРИО, с. 74]. В январе 1491 г. в Казань к хану Мухаммед-Эмину с послом был направлен толмач Петруша Новокрещеной [Посольские, 1995, с. 40], а секретную часть переговоров должен был переводить Борис Марков [Посольские, 1995, с. 41]. В марте 1500 г. в Каффу был направлен А. С. Кутузов, в свите которого был толмач Бориска. В тексте посольской книги отмечено, что это был человек князя Семена Ряполовского [СИРИО, 292 – 293]. А. В. Беляков отождествляет толмача Бориса в миссии Д. В. Шеина и Бориса миссии А. С. Кутузова [Беляков, a], однако надежных оснований для этого кроме тождества имен и сферы деятельности у нас нет. Кроме того, надо учесть, что на рубеже XV – XVI века на переводческой ниве трудилось несколько Борисов: Борис Марков, Борис Тарханов [СИРИО, с. 120], а также бесфамильные Борис, толмач миссии Д. В. Шеина, и Бориска, толмач миссии А. С. Кутузова. В 1500 г. в Перекоп к хану Менгли-Гирею был направлен послом князь И. С. Кубенской, которого должен был сопровождать толмач Борис Марков, однако вместо него были отправлены Бахтияр-татарин и Михал Белочник [СИРИО, с. 301]. В августе 1500 г. в состав посольства к крымскому хану входил толмач Илья [СИРИО, с. 315]. Вероятно, этот же Илья сопровождал в Крымское ханство князя Федора Ромодановского в марте 1501 г. [СИРИО, с. 340], и эта миссия для Ильи стала последней. На посольский караван напали в степи, и он был убит [СИРИО, с. 407]. В октябре 1501 г. к Менгли-Гирею посольством отправлен Ф. М. Киселев, которого сопровождал наш старый знакомец Борис Марков уже не только как толмач, но и как подьячий [СИРИО, с. 372; Алексеев, 2019, с. 294]¹]. В марте 1502 г. при после Алексее Заболотском толмачом выступал Андрей Немчин Маминский [СИРИО, с. 383]. В сентябре 1503 г. в составе посольства И. И. Ощерина числятся два толмача. Это были уже известные нам Борис человек князя С. Ряполовского и Иван Белый [СИРИО, с. 487]. Итак, за конец XV – начало XVI в. нам известно несколько толмачей с восточных языков, которые принимали непосредственное участие в дипломатических миссиях: Иванча Белый (1479, 1483, 1503), Борис (1487/88), Петруша Новокрещенов (1491), Борис Марков (1491, 1501), Бориска, человек кн. С. Ряполовского (1500, 1503), Бахтияр (1500), Михаил Белочник (1500), Илья (1500, 1501(†)), Андрей Немчин Маминский (1502). Интересно, что лишь для нескольких человек такие поездки были привычны, тогда как большинство упоминается лишь единожды. Заметно чаще в татарские юрты ездили служилые татары-гонцы, которые к тому же обладали знанием языка. Именно поэтому в XVI в. постепенно роль переводчиков при миссии в постордынские государства стали исполнять головы (руководители) станицы служилых татар. Однако при дипломатических контактах с Османской империей и Сефевидским Ираном сохранялась практика включения в миссию толмачей, не относящихся к станицам гонцов. Время от времени эти люди становятся известны нам поименно. В сентябре 1534 г. Сафа-Гирей вспоминал, что к нему ездил толмач Баика. Как толмачи известны Баиберя, Севастьян, Собанея, Нагай, Кудаш и Девлет-хозя [РГАДА, ф. 123, оп. 1, кн. 8, л. 100; Там же, кн. 11, л. 319, 324об., 325, 326об.; Там же, кн. 15, л. 75, 84об., 277; Посольская, 2016a, с. 200; Посольская, 2016b, с. 110, 227, 235, 253]. Иногда нам известны подробности их деятельности. Например, ту самую знаменитую речь Афанасия Нагого, которая вызвала спор о языках переписки, о чем было рассказано ранее, переводил толмач Ногай [Посольская, 2016b, с. 190, 191]. Но что мы еще можем узнать о толмачах и можем ли мы идентифицировать их, известных нам только по именам? Во-первых, и ногайские и крымские аристократы был придирчивы и внимательны к толмачам. Они вполне воспринимали их как полноценных дипломатов. Ураз-Мухаммед, ногайский мирза, в 1578 г. просил царя Ивана IV прислать к себе или сына боярского или толмача [РГАДА, ф. 127, оп. 1, кн. 8, л. 376]. Так же рассуждал и крымский аристократ Ибрахим-паша, когда просил прислать к себе толмача Резана [РГАДА, ф. 123, оп. 1, кн. 8, л. 579]. Качество работы оценивалось, и иногда толмачи получали крайне нелестную оценку: «да присылал еси с Микитою толмача, ни слова говорити знает, ни сам догодаетца», а другие, наоборот, оценивались весьма высоко: «толмачи Рязан да Девлечар и сами говорити умеют, и от людей сказати умеют же…» [РГАДА, ф. 123, оп. 1, кн. 8, л. 537]. Во-вторых, эти толмачи поддаются идентификации. Так, Севастьян – это известный толмач Севастьян Авраамов, вершиной карьеры (и последней службой) которого стала посольская миссия в Астраханское ханство в 1551 г. Собаней и Девлет-хозя – это очень известные гонцы, братья Резановы, сыновья Резана Баимакова, брата уже упоминавшегося Девлет-Чара Баимакова [Беляков, b]. Ногай – это Ногай Сююндюков, станичный голова, неоднократно ездивший в Ногайскую Орду и Крымское ханство в 1557 – 1570 гг. [Виноградов, 2016, с. 87; Моисеев, 2016, с. 179]. К этой же категории относятся и упоминаемые Байберя – Байберя Тоишев и Кудаш, которого можно идентифицировать с Кадышем Кудиновым [Виноградов, 2016, с. 86, 88; Моисеев, 2016, с. 178].

В Османскую империю, Иран и, позднее в центральноазиатские ханства и кавказские государства направлялись толмачи, которые не обязательно были сотрудниками станиц гонцов. Так, в 1514/1515 г. в составе посольства в Стамбул В. А. Коробова входили толмачи Федор Елболда и Онуфрий Колужанин [РГАДА, ф. 89, оп. 1, кн.1, л. 28.]. Однако, это не было строгим правилом. В определенных случаях толмачами при миссии выступали станичные головы. Девлет-Чар Баимаков, известный гонец, был толмачем в миссии В. М. Третьяка-Губина в июне 1520 г. [РГАДА, ф. 89, оп. 1, кн. 1, л. 147 – 147об.; Беляков, b]. Весной 1523 г. в Стамбул толмачем вновь был послан Елболда [РГАДА, ф. 89, оп. 1, кн. 1, л. 255об.]. В этой же миссии был еще один толмач – Гаврилка Буд, не упоминавшийся при описании состава миссии [РГАДА, ф. 89, оп. 1, кн. 1, л. 257об.].
В 1588 г. в миссию Г. Б. Васильчикова, направленного в Иран, входил толмач Шестак Иванов [Памятники, 1890, с. 20, 25, 63, 64, 67, 104], в этой же поездке фигурирует еще один толмач – Шестак Кабанов [Памятники, 1890, с. 98], но возможно, что это один и тот же человек. В 1594 г. при русском после князе А. Д. Звенигородском состояли татарский переводчик Степан Полуханов и толмач Айдар Павлов [Памятники, 1890, с. 221, 222; Беляков, Гуськов, Лисейцев, Шамин, 2021, с. 168 – 169]. В 1597 г. в миссии В. В. Тюфякина, как уже говорилось выше, числились два толмача: Девлет Бахты Чекаев, Степан Маслов и один стажер Эмир-Бахты Чекаев [Памятники, 1890, с. 337], спустя время отца и сына Чекаевых сменил татарский переводчик Исен-Али Дербышев [Памятники, 1890, с. 390].
Кроме посольских миссий толмачи принимал участие в сопровождении иностранных посольств. В XVI в. функционал переводчиков и толмачей оказался уже окончательно сформировавшимся. В частности, в русско-ногайских отношениях сложилась практика, когда именно толмачи сопровождали ногайских послов до границы. Именно эта служба фиксируется у толмачей: Сенки в октябре 1504 г., Дениса Максимова в июне 1507 г., в июле 1507 г. Елки и Федьки Новокщенова мордвина в сентябре 1507 г. [СИРИО, 538; Посольские, 1995, с. 70, 72, ПК, с. 61]. Переводчики назначались вместе с толмачами на базар, на котором ногаи продавали своих коней, могли выполнять функции приставов и назначались встречать послов вместе с приставом [РГАДА. Ф. 127. Оп. 1. Кн. 8. Л. 30об., 31об. – 32; РГАДА. Ф. 127. Оп. 1. 1587 г. Д. 5. Л. 2.]. В группу встречающих, как правило, назначали представительный отряд толмачей и переводчиков. Причем эти толмачи были служащими посольского ведомства и не относились к корпорации гонцов. В 1551 г. ногайское посольство встречал толмач Михаил Тимофеев [Посольские, 2006, с. 52, 61]. Первоначально в Москве еще не отрегулировали состав и количество встречающих, если допускалось, чтобы послов встречал только толмач. Такая ситуация сохранялась не долго. Уже в середине XVI в. сложилась практика, когда формировался отряд, возглавляемый специально назначенным головой, который обеспечивал охрану посольству на все время нахождения в стране. В этот отряд и прикомандировывались толмачи и переводчики, но вот число их было определено не сразу. В октябре 1551 г., например, в отряд встречающих Строя Лачинова входил один толмач [Посольские, 2006, с. 77], также и в отряде князя Василия Мезецкого в октябре 1551 г. был один толмач Брюшко Павлов [Посольские, 2006, с. 79]. В июле 1557 г. указывается точное число толмачей – 5 человек [Посольские, 2006, с. 250] и эта практика сохранялась и позднее. Так, 20.10.1564 г. ногаев должен был встречать Михаил Безнин с отрядом в 10 детей боярских и 5 толмачей [РГАДА. Ф. 127. Оп. 1. Кн. 7. Л. 27 – 27об.]. Могли толмачи исполнять функции приставов, во всяком случае, именно толмач Игнат Голчихин 12.05.1552 г. и 2.06.1552 г. приглашал ногайских послов на двор на аудиенцию [Посольские, 2006, с. 85, 95]. В январе 1555 г. у пристава Офони Копьева были толмачи [Посольские, 2006, с. 159]. В 1557 г. к приставам у выехавшего на русскую службу Юнус-мирзы был прикомандированы толмачи Григорий Мальцев и Гаврила Доможиров [Посольские, 2006, с. 271]. Толмачи и переводчики регулярно исполняли приставство при иранских послах [Памятники, 1890, с. 9, 113, 114, 115, 122, 125, 131, 151, 154, 161, 165, 166, 183, 312]. Так же толмачи назначались на ногайский базар в Москве «для всякого дела» и дежурили там посменно [РГАДА. Ф. 127. Оп. 1. 1587. Д. 2. Л. 21]. Временами толмачи превращались в сыщиков, так Тарас Бабаев в мае 1587 г. поехал разыскивать 23 пропавших ногайских коня в Шацк и Касимов [РГАДА. Ф. 127. Оп. 1. 1587. Д. 2. Л. 21.].
Еще одной группой лиц, специалистов по международной коммуникации, были бакшеи, позднее получившие название переводчиков [Беляков, c]. В отличии от толмачей они не выполняли дипломатических поручений, а были сосредоточены только на письменном переводе и, вероятно, оформлении грамот.
Безусловной звездой на рубеже XV – XVI вв. был переводчик Абляз-Бакшей (Абу-л-Гази-бакши), который переводил и писал послания «татарским письмом» и в Крымское ханство и Ногайскую Орду, что даже специально оговаривалось в посольских книгах [СИРИО, с. 75, 78, 87, 100; ПК, с. 29]. Исключительность его положения обратила на себя внимание историков и после М. Н. Бережкова многие исследователи связывают развитие формуляра крымской посольской книги именно с этим переводчиком [Бережков, 1894, с. 15 – 16]. Одним из самых заметных и влиятельных переводчиков в русско-ногайских отношениях был Тениш (Джан-Мухаммед)-бакши. Начало его службы можно отнести к 1530-м гг., а уже в декабре 1562 г. он демонстрировал большой опыт в переводческой деятельности, когда 13-го числа ему поручили перевод, 15 декабря переведенные послания были отправлены царю Ивану IV в Можайск [РГАДА, ф. 127, оп. 1, кн. 6, л. 90 – 90об.; Посольские, 1995, с. 202, 249 – 250]. В феврале 1577 г. «…посылан крымских послов подчивати с меды толмач Абдрахман Тинишев» [Посольская, 2016b, с. 269], который был очевидно его старшим сыном [Города, 2002, с. 26]. Последнее упоминание Тениш-бакшея относится к 1564 г. и оно связано с удержанием у себя ногая, [РГАДА, ф. 127, оп. 1, кн. 6, л. 212об.]. В 1576 – 1577 гг. источники фиксируют Абдрахмана, Семена и Богдана Тенишевых исполнявших переводческие обязанности [РГАДА, ф. 127, оп. 1, кн. 8, л. 30об., 31об. – 32; Посольская, 2003, с. 17]! Известно, что Семен и Богдан переводили ногайские грамоты в 1577 г. [РГАДА, ф. 127, оп. 1, кн.8, л. 33об.] Допускать их родственную связь нам позволяют данные писцовых книг, которые содержат информацию о том, что Абд ар-Рахман (Абдрахман), Семен и Богдан совместно владели поместьем в волости Мещерка (Мещерская) Коломенского уезда. Причем источник фиксирует их как братьев, указывая что они Тенишевы дети Бакшеева [Писцовые, 1872, с. 536 – 537].
Служба братьев Тенишевых-Бакшеевых на поприще дипломатических отношений с ногаями продолжалась и позднее. 3 июня 1581 г. «толмач и переводчик» Семен Тенишев встречал ногайское посольство, а в конце июля того же года другое ногайское посольство встречал его брат Богдан [РГАДА, ф. 127, оп. 1, кн. 10, л. 74, 103об.]. Богдан Тенишев встречал ногайское посольство и позднее: 21 июля 1587 г. [РГАДА, ф. 127, оп. 1, 1587 г., д. 5, л. 2.]. В этом документе еще упоминается толмач Душкеи Тенишев [РГАДА, ф. 127, оп. 1, 1587 г., д. 5, л. 4.], но наличие родственных связей с нашими Тенишевыми не прослеживается. В 1587 г. Богдан Тенишев входил в отряд, встречавший ногайское посольство [РГАДА, ф. 127, оп. 1, 1587 г., д. 5, л. 2, 7] и тогда же упоминается толмач Юрий Тенишев [РГАДА, ф. 127, оп. 1, 1587 г., д. 2, л. 3.], хотя одно из наиболее ранних упоминаний этого толмача относится к 1583 г. [РГАДА, ф. 127, оп. 1, 1583 г., д. 1, л. 7(8).]. Дольше всех в приказе из изучаемой семьи Бакшеевых-Тенишевых служил Богдан Тенишев, который еще 29.01.1610 г. давал показания об измене татарина-новокрещена Якова Еркутаева [Народное движение, 2003, № 74 с. 194].
Итак, данные источников позволяют нам выстроить следующие связи. Тениш-Бакши, занимается переводом 1530-е – 1560-е гг., затем мы обнаруживаем трех братьев Абд ар-Рахмана, Семена и Богдана Тенишевых-Бакшеевых. При чем вместе они упоминаются в 1576 – 1577 гг. Далее источники упоминают их по отдельности. В 1581 г. в документах фигурирует только Семен и Богдан, а с 1587 г. – только Богдан. Но, в документах появляются два толмача Тенишевых: Юрий и Душкеи. Впрочем, надежно связать их с нашими Тенишевыми мы не можем, хотя эта связь и не исключена.
Анализ писцовых книг позволяет дополнить наши знания об этих переводчиках и толмачах. Поместье Тениша Бакшеева обнаруживается в Сурожском стану Московского уезда. Этот стан по наблюдениям И. В. Зайцева уже с конца XV века использовался для испомещения великокняжеских служилых татар [Зайцев]. К моменту описания в 1583 – 1586 гг. это поместье уже давно запустело [Писцовые, 1872, с. 114, 118 – 119], а новые земельные владения семьи Тенишевых были сосредоточены в Колменском уезде и были весьма значительны по площади, насчитывая 511 четей в одном поле [Моисеев, 2017, с. 238]. Имели они и двор в Коломне, который располагался за царским дворцом [Города, 2002, с. 26].
Не менее состоятельным был известный нам переводчик-бакшей Кучук Устакасимов. В 1589 г., что при царе Иване IV у него было 1000 четвертей поместья (600 чети в Вязьме и 400 чети в Можайске) и денежного жалованья в год 130 рублей [РГАДА, ф. 141, оп. 1, 1589 г., д. 25, л. 2.]². Подобный поместный оклад делал его причастным к верхушке служилого города, например, если мы сравним его оклад по Вязьме в 600 чети с поместным окладом служилых детей боярских поэтому же городу по боярскому списку 1577 г., то увидим, что верхушка этого города имела оклад в 500 чети [Станиславский, 2004, с. 199]. Впрочем, после смерти первого царя при Федоре Ивановиче экономическое положение Кучука Устакасимова ухудшилось. Его можайское поместье по неизвестным причинам было дано в раздачу, а жалованье уменьшено на 60 рублей, сравняв его с неким Адрахманом (не Абд ар-Рахман Тенишев ли это?) [РГАДА, ф. 141, оп. 1, 1589 г., д. 25, л. 2]. Теперь его поместный оклад стал равняться 600 четям, а денежный – 70 рублям. Впрочем, такой размер годового жалования как у Кучука Устакасимова был доступен далеко не всем толмачам и переводчикам. Татарский и турецкий толмач Девлет Бахты Чикаев имел годовое жалование в размере 20 рублей, переводчик Степан Полуханов – 25 рублей, толмачи Степан Маслов и Айдар Павлов по 10 рублей, а только что верстанный Эмир Бахты Чекаев получил 8 рублей годового оклада [Памятники, 1890, с. 337]. Служебные командировки были хотя и полны опасностей, но помогали им улучшить свое имущественное положение. Степану Маслову, отправленному с миссией в составе посольства, выдали жалованье за два года (20 рублей) и еще он получил подмогу 20 рублей, Степан Полуханов получил подмоги на 50 рублей. Кроме этого, можно было добиться освобождения своих поместий от государевых податей [Памятники, 1890, с. 337 – 338]. Известны случаи, когда переводчики назначались послами. Например, Севастьян Авраамов в 1550 г. в Астраханское ханство, Прокофий Вразский в Ногайскую Орду в 1608 г. [Акты, 1914, с. 188; Комиссаренко, Моисеев, 2004, с. 199 – 209]. В целом, можно отметить, что именно бакшеи-переводчики составляли элиту среди специалистов по межязыковой коммуникации.

Итак, в конце XV – XVI в. в службе международной коммуникации в Московском государстве мы можем выделить три группы. Первая, наиболее привилегированная – это бакшеи, специалисты письменного перевода и составления посланий мусульманским владыкам. Вторая – толмачи, специалисты как устного, так и письменного перевода. Функционал толмачей был весьма широк. Они принимали участие в сопровождении иностранных миссий, входили в аппарат базарных воевод и приставов, ряд из них прикомандировывался к русским посольским делегациям, могли они быть направлены для обеспечения нужд перевода и в пограничные города и крепости. Третья группа – это станичные головы. Именно они в XVI в. заняли позицию толмача при миссии в татарские юрты, а иногда исполняли эту роль и в посольствах в Османскую империю. На данный момент сложно установить, насколько проницаемы были границы между этими тремя группами. Однако можно отметить, что в течение XVI в. между бакшеями и толмачами строгой границы не было. Потомки бакшеев могли начинать службу как толмачи и позднее достичь статуса бакшея. Однако следов восходящих карьер из толмача (при условии отсутствия бакшейского происхождения) или станичной головы в бакшея нам не известно.