СТАТЬИ

Статья рассматривает историю взаимоотношений России с монгольскими ханствами и княжествами во второй половине XVII в. Эти отношения развивались на фоне растущей экспансии маньчжурской империи Цин (1644–1912). В таких условиях русско-монгольские отношения развивались по трем каналам: с последним из Алтан-ханов – Лувсаном; с Тушету-ханом – Чихунь-Доржи и его братом, главой буддийской церкви в Халха-Монголии Джебцзундамба-хутухтой; а также с правителями Джунгарского ханства Сенге и Галдан-бошокту-ханом.
Стремясь закрепить за собой вновь освоенные земли в Забайкайлье и Приамурье и обеспечить безопасность построенных на этих землях острогов, Россия не вмешивалась во внутренние дела в монгольских улусах и проводила в целом мирную политику в отношениях с воинственными монгольскими владетелями. В свою очередь, монгольские правители стремились к союзу и сотрудничеству с российским государством, чтобы укрепить свое положение в междоусобной борьбе, противодействовать давлению маньчжуров и обеспечить себе доступ на рынки сибирских городов. Взаимная заинтересованность в постоянных контактах и связях обусловила оживленный обмен посольствами и развитие караванной торговли.
Автор раскрывает основное содержание почти всех посольских переговоров, показывая, что они отражали взаимное стремление сторон «жить в мире и в согласии». Споры вызывали лишь тщетные притязания Алтан-хана, Сенге и Тушету-хана на сбор ясака (дани) с подвластного России местного населения. Это приводило иногда к военным столкновениям. Однако они не мешали развитию посольских и торговых обменов.
В заключение автор приходит к выводу, что, если исключить участие монголов в 10-месячной осаде маньчжурами Албазина в 1684–1685 гг. и трехмесячной осаде Селенгинска войсками Тушету-хана в 1688 г., русско-монгольские отношения в обозримый период развивались стабильно и носили, в общем, мирный характер.

Скачать PDF Скачать JATS

50–90е годы XVII в. были временем неуклонного усиления давления маньчжурской династии Цин (1644–1912) на ханства и княжества Северной (Халха) Монголии в целях их покорения, что было связано с экспансией маньчжуров в Халху, Джунгарию и Восточный Туркестан.
Уступая этому давлению, халхаские правители в 1655 г. согласились удовлетворить требования Цин о направлении в Пекин в качестве аманатов (заложников) своих младших сыновей и братьев и приносить ежегодно маньчжурскому императору символическую дань из «9 белых» (8 лошадей и 1 верблюд белой масти) [Ермаченко, 1974, с. 87]. Таким образом, начался постепенный процесс превращения халхаских князей в вассалов маньчжурского императора и проводников враждебной, агрессивной политики маньчжуров по отношению к русским владениям в Забайкалье и Приамурье. Возникла реальная угроза русским острогам – Селенгинскому (1666), Удинскому (1667), Албазинскому (1657), Телембинскому (1658) и Юравнинскому (1660), Нерчинскому (1655), построенным в этом регионе по мере продвижения русских отрядов на восток в поисках новоприбыльных земель и серебряной руды [Шастина, 1958, с. 77, 165–166]. Безопасность острогов и территорий вокруг них стала заботой для царского правительства и сибирской администрации, а также одной из важных тем русско-монгольских посольских переговоров во второй половине XVII в. Дело осложнялось очень нестабильной внутриполитической обстановкой в Халха-Монголии, раздираемой бесконечной междоусобицей и распрями между княжескими домами: Тушету-ханов, Дзасакту-ханов и Цэцэн-ханов, между Джунгарским ханством (1634–1758) и Халхой, среди различных князей. Попытки преодолеть раздробленность и объединиться на Джунгарском (1640) и Хурэнбэлчирском (1686) съездах монгольских и ойратских правителей очень скоро обернулись новым витком междоусобиц.
На этом фоне русско-монгольские отношения в исследуемый период развивались по трем основным направлениям: с последним из Алтан-ханов – Лувсаном Эрдэни-хунтайджи (Лувсан-тайджи, 1657–1686); с Тушету-ханом Чихунь-Доржи (Очирой-сайн-хан) (1634–1699) и его братом, главой буддийской церкви в Халха-Монголии Джебцзундамба-хутухтой (1635–1724); с правителями Джунгарского ханства Сенге (1655–1670) и Галдан-бошокту-ханом (1645–1697).
Лувсан-тайджи, правитель, судя по его действиям, воинственный, возмутитель спокойствия в монгольских улусах (см. далее), в начале своего правления проводил в отношении Российского государства противоречивую политику: с одной стороны, он выступал за возобновление и развитие посольских обменов и торговли [Шастина, 1958, с. 80–82], а с другой – претендовал на сбор ясака с российских подданных – енисейских киргизов. В 1657 г. Лувсан-тайджи с 7-тысячным отрядом вторгся в Красноярское воеводство и разбил лагерь в пяти днях перехода до Красноярска. Начались погромы и грабежи окрестного населения, угон лошадей и скота, захват доспехов и оружия [там же, с. 82]. В конце года Лувсан-тайджи создает коалицию с местными киргизскими и тубинскими князьями для похода на Томск, куда он направляет письмо с угрозами. Немедленно к нему из Томска был послан пятидесятник конных казаков Роман Кольцов с наказом воеводы Михаила Федоровича Скрябина выговорить Лувсану-тайджи о его неправде, напомнить, что его отец шертовал (присягал. – М.Г.) на верность русскому царю Михаилу Федоровичу, а главное – потребовать его ухода из русских владений. Лувсан-тайджи вел себя в переговорах с Р. Кольцовым надменно, категорически отказался подтвердить присягу и на требование сойти с русской земли заявил: «какая де земля вашего государя, земля де из веку наша» [РМО 1654–1685, с. 27].
Посольство Романа Кольцова закончилось полной неудачей. Такая же участь постигла и последующие посольства томского сына боярского Степана Греченина, отправленного с теми же целями по указу Москвы из Томска в сентябре 1659 г. и через 5 месяцев с большими трудностями достигшего ставки Лувсана-тайджи в его родных кочевьях у озера Упса в Монголии, куда он сам добровольно ушел из-под Красноярска в конце 1659 г. в связи со смертью его отца Алтан-хана Омбо Эрдэни (годы правления: конец 1620-х – 1659). Тем не менее посольство Греченина сыграло большую роль в том плане, что после него Алтан-хан уже больше, до 1665 г., не вторгался в пределы русских владений, а переключился на халхаские дела.
Первая половина 60-х гг. XVII в. была временем наиболее оживленных и почти ежегодных обменов посольствами с Лувсан-тайджи. К нему в эти годы были направлены кроме Р. Кольцова и С. Греченина еще 4 посольства: томского пятидесятника Степана Боборыкина в 1661 г., томского сына боярского Петра Лаврова в 1662 г., томского казачьего головы Зиновия Литосова в 1663 г., томского сына боярского Романа Старкова и Степана Боборыкина в 1665–1666 гг. [РМО 1654–1685, с. 71–75; 89–90; 93–95; 115–119].
В свою очередь, Москва очень любезно и торжественно принимала посланцев Лувсан-тайджи– Ачиту-бакши в 1661; Урана в 1663; Чимкина в 1664; Эйзана в 1666 [РМО 1654–1685, с. 80–82; 95–99; 101–102; 235–238 соответственно].
Генеральной задачей, которую Москва преследовала во всех вышеперечисленных контактах, было уговорить Лувсан-хана подтвердить старую, от 1634 г., присягу на верность русскому царю, данную формально через приближенных его отцом, Омбо Эрдэни, или принести новую. Дальше всех продвинулся в решении этой задачи Зиновий Литосов – он привез в Москву в 1663 г. заверения Лувсан-тайджи в готовности встать под высокую государеву руку в будущем, сохраняя при этом звание царя. Вдохновленное этими обещаниями, царское правительство поспешило в 1664 г. издать специальный указ о принятии Лувсан-тайджи в «призрение», т.е. в подданство: «И Великiй Государь… его Лозана пожаловалъ, велҍлъ за службу отца его, Алтына Царя, и за его покоренiе милостиво похвалить и въ своихъ Великаго Государя грамотахъ писать его Мунгальскимъ Царемъ, а ему Лозану быть въ Его Царском всемилостивом призрҍньи» [ПСЗ, № 367, т. 1, с. 604]. Русское правительство, считая Лувсан-тайджи подданным царя Алексея Михайловича, выдавало желаемое за действительное. Лувсан почти до самого конца своего правления был самостоятельным и полностью независимым правителем державы Алтан-хана.
А в начале 1660-х гг. он вообще находился на вершине своей власти – богатая добыча, захваченная им в киргизских улусах, большое войско¹], сделали его влиятельным человеком в халхаских делах: он вмешался в борьбу вокруг Ваншуга – старшего сына и наследника Дзасакту-хана Норво, сместил его с ханского престола. Против Лувсана выступили могущественный Тушету-хан, Чихунь-Доржи и еще 7 князей. Война, получившая название «смуты Лувсана», охватила западные области Монголии [Шастина, 1958, с. 88]. Испытывая первые военные неудачи в борьбе с превосходящими силами противников, Лувсан-тайджи стал настойчиво искать расположения и поддержки русского царя Алексея Михайловича, к которому в 1662–1665 гг. послал 7 посланий с различными предложениями и просьбами [РМО 1654–1685, с. 85, 78–80, 125, 127 и др.]. Лувсан-тайджи стал строго соблюдать почетный церемониал приема русских послов: стоя, сняв шапку, выслушивал царские грамоты, целовал их и прикладывал к голове, очень радушно и торжественно принимал русских послов, посылал царю самые дорогие для степняка подарки – гнедого аргамака и сакраментальные «восемь белых лошадей и белого верблюда».

В свою очередь, царское правительство дорожило добрыми чувствами и поведением Лувсана и не скупилось на государево жалованье: посылало ему, например, с З. Литосовым в подарок даже пищаль, и это вопреки запрету на дарение оружия монголам; с Романом Старковым – дорогую шубу – «атлас золотой на соболях» с царского плеча. Русские власти с интересом отнеслись к предложению Лувсан-тайджи построить для него город-крепость на реке Упса в киргизских владениях «… Мне бы Лувсану царю в тот город прибегать на время от неприятелей моих, а против неприятелей наших мы начнем быть с государевыми ратными людьми заодно где будет великих государей повеленье» [РМО 1654–1685, с. 118].
Как видим, Алтан-хан ратовал за военный союз, на что царское правительство пойти, конечно, не могло, верное своей политике невмешательства во внутренние дела в монгольских улусах. Но вот иметь личный острог для хана в земле непокорных киргизов оно было не против и в феврале 1666 г. направило томского сына боярского Романа Старкова, только что вернувшегося в Томск после посольства к Лувсану, вновь на реку Упса для выбора удобного места для постройки острога. Р. Старков задание выполнил и установил, что в районе реки Упса места для строительства острога вполне подходящие, он даже составил описание и чертежи этих мест. Но Лувсан-тайджи опередил русских и летом 1666 г. сам построил острог в этом районе, в месте впадения речки Сизой в Енисей. Впоследствии эта крепость получила название Лозановой осады [Шастина, 1958, с. 99].
Теснимый своими противниками, Лувсан-тайджи просил у русских властей ратных людей и оружие, за что обещал подвести под высокую государеву руку «всех, которые кочуют и до Китайского государства», т.е. все монгольские земли. Для этого ему требовалось 10 тысяч русских воинских людей, желательно конников, и пищали для всего своего войска. Естественно, эти просьбы остались без ответа.
Между тем осенью 1666 г. в борьбе за киргизских кыштымов (данников), Алтан-хан столкнулся с войсками правителя Джунгарского ханства Сенге (правил в 1654–1670 гг.), потерпел полное поражение и вместе со своими улусными людьми и семьей попал в плен к джунгарам, которые подвергали его унизительным издевательствам и мучениям. В это время в ставке Сенге находился русский посол Павел Кульвинский, который в своем статейном списке это все описал [Шастина, 1958, с. 99].
«Июня в 12 день Сенга-тайша с мугальской службы в свой улуч приехал, а с собою Сенга привез мугальского царя Лоджана, детей ево, 3-х сыновей одна лет в двадцать, а другой лет петинадцати, а третий лет десяти, и сестру Лоджанову за себя взял, а самому Лоджану-царю Сенга велел руку правую по завить (запястье. – М.Г.) отсечь и собачьего мяса Лоджану велел в рот класть и отдав ево, Лоджана, з двумя женами онгоноцкому царю. Да он же, Сенге, привез с собою мугальского полону добрых ближних людей и кыштымов з женами и з детьми тысячи з две. И Сенга-тайша лутчих людей скотом наделил, велел жить подле себя, а держать в бережности» [РМО 1654–1685, с. 151].
Алтан-хан сумел вырваться из плена только через 10 лет, в 1678 г., и сразу же заметался в поисках союзников и покровителей. В этом же, 1678 г. он направил через Красноярск и Томск в Москву послов Ерокту-тархана-бакшу и Бону-Батыя с предложением организовать совместно с русскими ратными людьми военный поход против киргизов и ради этого выразил готовность вступить в вечное подданство великому государю Федору Алексеевичу.
В 1679 г. он официально «шертовал» (присягнул) на верность русскому царю перед главой последнего русского посольства к Алтан-ханам – томским сыном боярским Семеном Тупальским – в своей ставке на реке Оке к востоку от Красноярска, а также обязался «под ево государьские городы и остроги войною не приходить, и русских людей не побивать и с ясашных татар, которые служат великому государю, ясаку с них на себя не иметь и не грабить» [РМО 1654–1685, с. 339].
Заключить военный союз с русскими у Алтан-хана, естественно, не получилось. И в 1681 г. он с данью прибыл в Пекин к маньчжурскому императору Сюань Е (Канси, 1654–1722) [Чимитдоржиев, 1978, с. 58]. Все это не помогло Лувсан-тайджи, с его пленением держава Алтан-ханов неуклонно катилась к упадку, но неугомонный Лувсан-тайджи не сдавался, в 1684–85 гг. он вновь затеял войну с Дзасакту-ханом, но потерпел поражение. В 1686 г. на Хурэнбэлчирском съезде монгольских и ойратских правителей он, как зачинщик многих конфликтов, был лишен власти и отдан Дзасакту-хану.
Держава Алтан-ханов, в течение всего XVII столетия игравшая важную роль в политической истории Монголии и в отношениях с Россией, сошла с исторической арены. Отношения между Российским государством и самым могущественным и богатым из владельцев Монголии Тушету-ханом Чихунь-Доржи и его братом, духовным владыкой Халха-Монголии Джебцзундамба-хутухтой, завязались в процессе освоения русскими Забайкалья и постройки в 1666 г. в месте впадения Чихоя в Селенгу Селенгинского острога и на реке Упса – Удинского зимовья, скоро ставшего также острогом.
Тушету-хан, возмущенный строительством этих острогов якобы на монгольской земле, вблизи от его кочевий, причем якобы самовольно сибирскими властями без царского указа, направил в 1672 г. в Москву своих первых послов Чин-Батура (от Тушету-хана) и Дзорикту (от его брата Шидишири-багатур-хунтайджи) с требованием перенести острог на другое место [Шастина, 1958, с. 108–110]. В ответ к Тушету-хану был направлен енисейский сын боярский Иван Перфильев с подарками и царской грамотой.
В ней утверждалось, что Селенгинск поставлен «по его царского величества указу», что о переносе и «речи быть неможно» и предлагалось жить мирно и в совете. В связи с тем что Очирой-сайн-хан уехал в Тибет, русский посол смог передать все это Тушету-хану лишь в феврале 1675 г., спустя более 2х лет после отправки посольства. А в декабре 1675 г. в Москву прибыло большое посольство Гарма-Биликту от Тушету-хана, Мацжита-лама от Джебцзундамба-хутухты и Гурюк от младшего брата Тушету-хана Шидишири-багатур-хунтайджи с целью налаживания отношений с русскими. Оно везло подарки и послание Очирой-сайн-хана.
Посольство было принято радушно, ибо Москва была крайне заинтересована в закреплении в Забайкалье, в обеспечении безопасности недавно построенного там ряда острогов. Послы были на приеме у царя Алексея Михайловича, пользовались определенной свободой передвижения на посольском подворье, их приглашали на военные смотры и религиозные празднества [Шастина, 1958, c. 112–113].
В послании и на переговорах Тушету-хан занимал противоречивые позиции: с одной стороны, он желал иметь с русскими мирные добрососедские отношения, был доволен тем, что «у Селенгинска живут двух царей люди смежно, быть бы в любви и совете меж собою», а с другой стороны, жаловался на обиды, которые казаки из Селенгинска и других русских острогов чинят его, Тушету-хана, и брата его, Шидишири-багатура «ясашным людям», «войной против них ходили, людей их многих с женами и з детьми и з животы побрали, а места разорили и остальные их люди из тех мест от разорения врознь разбежались» [РМО 1654–1685, с. 281].
Тушету-хан требовал провести расследование этих действий и наказать виновных, вернуть ему захваченных «братских людей» (прибайкальских бурят), якобы его давних подданных, и в случае отказа грозил прибегнуть даже к военным действиям. «А будет сыску при разоренье, что чинитца им от государевых людей не будет в том великого государя воля, учнут сами управляться и острогам Селенгинскому, Баргузинскому и Даурскому и Иркутскому будет не стоять» [там же, с. 291–292].
Однако переговоры проходили в целом миролюбиво: обе стороны выразили взаимную заинтересованность «жить в совете и миру», монголы обещали государевых людей провожать в Китай, корм и подводы давать, а русские обещали расследовать акты нападений на подданных Тушету-хана.
Следует отметить, что обе стороны выполнили свои обещания. Тушету-хан способствовал проезду через монгольские улусы в Китай и возвращению на родину русских посланников Н. Спафария в 1675–76 гг. и Н. Веникова и И. Фаворова в 1686 г. А тобольский воевода Салтыков получил распоряжение Москвы послать специального гонца в Селенгинск для выяснения причин и виновников взаимных обид.
В феврале 1676 г. монгольские послы были отпущены из Москвы в сопровождении тобольского татарина Сайдяш Кутломаметова, который вручил Чихунь-Доржи подарки и царскую грамоту: в ней отвергались все притязания Тушету-хана на бурят и его недовольство существованием Селенгинска «на монгольской земле», но по-прежнему предлагалось развивать посольский и торговый обмен.
К сожалению, в последующее десятилетие периоды относительного спокойствия в приграничных монгольских областях все чаще и чаще уступали место набегам воинственных монголов на русские владения. Воеводы сибирских острогов не переставали в своих сообщениях («отписках») в Москву жаловаться на «воровских монгольских людей», которые угоняют скот, выжигают села около заимок и даже убивают промышленных людей» [Шастина, 1958, с. 116].
Подстрекаемый маньчжурами, с которыми у него, по сообщениям русских послов, «совет и дружба», Тушету-хан занял откровенно враждебные позиции по отношению к русским в Забайкалье. Попытки московского правительства наладить отношения путем направления к Очирой-сайн-хану, к Джебцзундамба-хутухте и к Шидишири-багатур-хунтайджи посольств тобольского сына боярского Ф. Михалевского в 1677–78 гг. и тобольского сына боярского В.С. Турсково в 1681 г. к Тушету-хану Чихунь-Доржи и к хутухте не дали никаких результатов [РМО 1654–1685, с. 304–318; 375–380].
Наоборот, Очирой-сайн-хан ужесточил свои претензии, он стал требовать возвращения под свою опеку и сбор ясака не только с забайкальских бурят, но и бурят иркутских и верхнеленских, и был причастен к военным нападениям в 1684 г. на Тункинский, а в 1685 г. на Селенгинский и Удинский остроги.
Резкое обострение обстановки в Забайкалье в 1680-е гг. усугублялось российско-маньчжурским противостоянием в Приамурье, где в 1684–1686 гг. цинские войска осаждали русский острог Албазин. В военных действиях во время албазинского конфликта на стороне маньчжуров принимали участие и войска некоторых монгольских князей. Отпор цинским войскам, данный у Албазина, подтолкнул маньчжурского императора Сюань Е к переговорам с русскими.
Для урегулирования конфликта в 1685 г. в Москве было сформировано большое посольство к маньчжурскому богдохану во главе с искусным дипломатом, великим и полномочным послом и воеводой Федором Алексеевичем Головиным (1650–1706), впоследствии выдающимся сподвижником Петра I. Посольство сопровождали 4 стрелецких полка общей численностью почти в 2 тысячи хорошо вооруженных пушками и обученных воинов. По тем временам это была значительная сила. Царское правительство считалось с авторитетом и влиянием Тушету-хана и особенно Джебцзундамба-хутухты и потому направило к ним в ноябре 1687 г. специальную грамоту за подписью царей Петра Алексеевича и Ивана Алексеевича с просьбой об оказании содействия Ф.А. Головину в его переговорах с цинским правительством по вопросу установления мирных отношений и границ между Россией и Китаем [РМО 1685–1691, с. 163–165].
Сам Ф.А. Головин прекрасно понимал, какую роль должны были сыграть Тушету-хан и хутухта в выполнении его задач, какое большое значение имела стабилизация отношений с ними. И потому уже в Иркутске принимал первых монгольских послов². А всего за 1687–1689 гг. к нему в Удинск, Селенгинск, Иркутск приезжало не менее 10 посольств от Тушету-хана, Ундур-гэгэна (Джебдзундамба-хутухты) и других халхаских князей; в монгольские улусы, в свою очередь, им было отправлено 6 посланников (подробно об этих посольских отношениях см. [Шастина, 1958, с. 123–134]).

На этих переговорах Головин неизменно добивался стабилизации отношений, мирного разрешения пограничных конфликтов, поддержки Тушету-хана и Джебцзундамбы-хутухты в своих сношениях с империей Цин. Он принимал и щедро одаривал монгольских послов дорогими подарками, в общем проводил миролюбивую политику в отношении монгольских владельцев.
Монгольская сторона придерживалась двойственной программы: заверения в мирных устремлениях сочетались с все более настоятельными требованиями вернуть бурятских кыштымов и убрать из Удинска и Селенгинска русских ратных людей. К тому же монгольские князья вели дружбу с маньчжурами и, похоже, выжидали, как сложатся отношения русских с Цин. Ну, а главное – угоны лошадей и скота, наезды на русские поселения набирали силу, и, несмотря на все усилия Ф.А. Головина, напряженность вокруг Селенгинска и Удинска нарастала.
В октябре 1687 г. Ф.А. Головин вместе с сотней стрельцов переехал из Удинска в Селенгинск, где должны были состояться переговоры с маньчжурами и где он принял несколько халхаских послов. А в конце декабря 1687 г. Селенгинск был окружен войсками Тушету-хана Чихунь-Доржи и еще 6 халхаских князей, и началась его трехмесячная осада с неудачной попыткой взять острог штурмом 29 февраля 1688 г. Планы монголов предусматривали наступление и на Удинск, и даже на Иркутск. Но упорное сопротивление защитников Селенгинска во главе с полномочным послом и воеводой Ф.А. Головиным, который лично принимал участие в боевых действиях, сорвало этот план. Не получая от Головина никаких известий, полки стрельцов и казаков двинулись из Удинска к Селенгинску, что вынудило командующего монгольскими войсками, младшего брата Тушету-хана Чихунь-Доржи – Шидишири-багатур-хунтайджи в конце марта 1688 г. снять осаду и увести войска в Монголию, тем более что там разгорелась борьба Тушету-хана против главы Джунгарского ханства Галдан-бошокту-хана, из-за которой Чихунь-Доржи лично не принимал участия в походе монголов в Забайкалье и в осаде Селенгинска. Он был целиком поглощен войной с Галданом, от которого в августе 1688 г. в генеральном сражении у озера Олохой-нуур потерпел сокрушительное поражение и бежал к Джебцзундамба хутухте (эти и другие, выше приведенные сведения взяты из статейного списка Головина [Русско-китайские отношения…, т. 2, с. 206–266].
Войска Галдан-бошокту-хана в 1689 г. захватили почти всю Халха-Монголию и вынудили многих монгольских князей вместе с Тушету-ханом и хутухтой искать спасения в Южной Монголии у цинских властей. На этом русско-халхаские отношения закончились, и этот канал связей уступил место русско-цинским отношениям, которые стали регулироваться правовым договором, заключенным в Нерчинске, куда еще в июле 1698 г. прибыла делегация Цин в составе 5 сановников во главе с придворным вельможей генералом Санготу в сопровождении 8000 воинов с пушками на 120 речных судах [Мясников, 1996, с. 112]. В Нерчинске в это время насчитывалось 600 промышленных и военных людей. 9 августа туда с отрядом стрельцов приехал Ф.А. Головин. Переговоры начались 12 августа и проходили до 28 августа 1689 г. под дулами пушек и постоянной угрозой физического уничтожения российской делегации и ее охраны. И если в этих экстремальных условиях Ф.А. Головину удалось заключить первый договор с империей Цин с оставлением Забайкалья и бурят, а также многочисленных халхаских перебежчиков за Россией, то можно, как это делает Н.П. Шастина, «считать этот договор и первой дипломатической победой России во взаимоотношениях с манчжурами» [Шастина, 1958, с. 162]. Но навязанное проведение, согласно договору, пограничной линии не по Амуру, а по реке Горбице – и, соответственно, большие потери богатых и освоенных 40–50 лет тому назад владений в Амурской области, а также срытие Албазина делают Нерчинский договор во многом неудачным для России.
Заключение Нерчинского договора шло одновременно с развитием халха-ойратской войны, которую Тушету-хан и хутухта полностью проиграли. В 1690 г. почти вся Халха была занята войсками Галдана Бошокту-хана, многие монгольские князья вместе с Тушету-ханом и Джебцзундамба-хутухтой бежали в Южную Монголию, где в 1691 г. на Долоннорском съезде приняли маньчжурское подданство, стали вассалами маньчжурской империи и, следовательно, были лишены права самостоятельно поддерживать отношения с северным соседом. Этот канал русско-монгольских отношений во второй половине XVII в. был закрыт.
Но оставались связи с ойратами, с Джунгарским ханством. Они концентрировались, главным образом, вокруг двух центральных фигур истории Джунгарского ханства второй половины XVII в. – Сенге-тайши и Галдан-хана, правивших в 1635–1670 и 1671–1697 гг. соответственно. К Сенге было отправлено 5 русских посольств, от него в Томск и в Москву приезжали 5 джунгарских посольств С Галданом посольские связи были еще более оживленными: только за 1671–1680 гг. из Джунгарии в сибирские города и в Москву были направлены 6 посольств, четыре русских посланника посетили ставку главы Джунгарского хана [Златкин, 1983, с. 140–141, 159–183]. Во время миссии Ф.А. Головина послы и гости от Галдана приходили в Удинск и Селенгинск многократно.
Главным предметом переговоров с Сенге был вопрос о сборе ясака с данников, отошедших к России, а именно с теленгутов, катинцев, аринцев, а также с енисейских киргизов и тубинцев, которые якобы всегда были под властью деда (Хара хулы) и отца Галдана (Батур-хунтайджи) [там же, с. 143]. В спорах о кыштымах, да вообще в отношениях с Россией Сенге занимал в целом враждебные, агрессивные позиции и, встретив решительный отпор со стороны российских властей, не раз угрожал войной.
И действительно, в мае 1666 г. войска Сенге безуспешно осаждали Красноярск и опустошили его окрестности. В том же году Сенге вторгся во владения русских ясашных киргизов и, соединившись с могущественным киргизским князем Иреняком, выступил в поход на Томск и Кузнецк, грабил и разорял окрестные русские поселения. Попытки русских послов П. Кульвинского в 1666 г., В. Былина в 1667 г., М. Ржицкого в 1669 г. добиться от Сенге прекращения набегов и склонить ойратского тайшу «встать под государеву высокую руку» не имели успеха.
Глава Джунгарского ханства, возгордившись победой над Алтан-ханом Лувсан-тайджи, стал очень холодно, с нарушением традиционного этикета, принимать русских посланников и до конца дней своих продолжал упорно настаивать на возвращении ему теленгутов, грозя войной. В 1670 г. он был убит в результате заговора двух своих братьев [Златкин, 1983, с. 151].
Престол занял младший брат Сенге – Галдан. В историю Монголии Галдан вошел не только как просвещенный государь и законодатель [Златкин, 1983, с. 154], но и как несгибаемый, стойкий борец против маньчжурской экспансии, борец за независимость и объединение ойратов и халха-монголов в единое государство. Он родился в 1645 г. и уже в младенчестве был отдан в ученики к Далай-ламе в Тибет, где к 20 годам получил духовное звание, в дипломатических документах, связанных с джунгаро-российскими контактами 60-х гг. XVII в. (он нередко принимал в переговорах непосредственное участие) именовался хутухтой. Убийство Сенге потрясло Галдана, он с разрешения Далай-ламы снял с себя монашеские обеты, жестоко расправился с заговорщиками и возглавил управление Джунгарским ханством. В 1679 г. Далай-лама присвоил ему титул «Бошокту-хан» «благословенный правитель»). До него и после него никто из правителей Джунгарского ханства не имел ханского титула, что говорит об особом отношении Далай-ламы к ойратскому хану [Златкин, 1983, с. 172].
В первое десятилетие своего правления Галдан сосредоточил усилия на достижение с Россией добрососедских мирных отношений и развитие оживленной торговли. Так, он занял примиренческие позиции в отношении оставленной в наследство от Сенге проблемы сбора ясака с теленгутов: не стал требовать их возвращения, а предложил сделать их двоеданцами. На это русские власти, естественно, не пошли. Вопрос остался нерешенным, но он не повлиял на неуклонное расширение отношений, показателем которого явился частый обмен посольствами: как мы уже отмечали, 6 посольств от Галдана и 4 от России за 1671–1680 гг. Красной нитью во всех имевших место переговорах проходит стремление Галдана к тому, «чтоб пограничный соседствующий союз держать и чтоб задоров на границе не было». Глава большого посольства Галдана в Москву в 1678–79 гг. Себбеди-ходжа на приеме в Посольском приказе 13 марта 1679 г. неоднократно подчеркивал, что «…Галдан де тайша всегда желает царского величества с подданными служилыми и ясашными государственными людьми жить в миру и в совете и своими улусным людям задоров и грабежей чинить с ясашными государственными людьми не велит» [РМО 1654–1685, с. 324].
Таким образом, к концу первого десятилетия своего правления Галдан добился упрочения статус-кво на своих северных границах, тем самым заложив прочные основы дальнейшего развития добрососедских отношений, которые значительно активизировались в 1684–1689 гг. Так, в 1684 г. воевода М. Кислянский принимал в Иркутске самое большое джунгарское посольство во главе с Мерген-хошучи, который привел с собой «…торговых людей бухарцов с товары и з женами, и з детьми, и с юртами 70 человек на сто семидесяти верблюдах. Всего 30 юрт» [РМО 1654–1685, с. 437].
Само по себе прибытие такого большого каравана на 170 верблюдах– показатель широких торговых связей Галдана с Россией. Но главная цель посольства Мерген-хошучи была разведывательной: «проведать государеву землю» в связи с появлением слухов в ханстве и даже в Китае (посол побывал там в 1683 г.), «что идут великих государей ратные люди на Амур-реку», т.е. об усилении российского военного присутствия в Приамурье. А во время пребывания великого и полномочного посла и воеводы Ф.А. Головина в Восточной Сибири Галдан внимательно следил за его действиями и поддерживал с ним и российским правительством постоянную связь. Так, в 1688–1696 гг. в Москве принимали три посольства джунгарского хана, в Иркутске и Тобольске – тоже по три посольства, в Нерчинске – два, причем каждое посольство вручало одно или два послания Бошокту-хана [Гольман, 1997, с. 61].
Начиная с ноября 1688 г., во всех посланиях и наказах джунгарским послам прослеживаются упорные усилия Галдана добиться заключения соглашения с Россией и ее представителями в Сибири о совместных боевых действиях против, по его понятиям, предателей независимости Монголии – Тушету-хана, Чихунь-Доржи и Джебцзундамба-хутухты, а затем и против маньчжурского императора Сюань Е – главного препятствия на пути объединения ойратов и халха-монголов в единое независимое централизованное государство, к чему стремился Галдан-бошокту-хан.
Добивался также Галдан помощи ратными людьми и огнестрельным оружием, пищалями и пушками. Во время Халха-Ойратской войны 1688–1689 гг. Галдан распускал слухи, что в его войсках сражаются до 20 тыс. русских воинских людей, что деморализовало его противников.
Стремясь всячески привлечь русских на свою сторону, он в своих посланиях дипломатично указывал, что претензии маньчжуров на левобережье Амура необоснованны: эта земля никогда не была маньчжурской, а испокон веков принадлежала ойратским кыштымам, что, став ханом Халхи, он вернет русским территории, потерянные по Нерчинскому договору и даже возродит Албазин [РМО 1685–1691, с. 394].
Предложения Галдана о военном союзе Ф.А. Головин встретил весьма благосклонно, чему свидетельствовала отправка им к Галдану иркутского казака Григория Киберева для переговоров относительно совместных военных действий против монгольских тайшей, принимавших участие в осаде Селенгинска. Посольство Киберева было принято с честью и очень радушно, Галдан даже возил русского посла на поле битвы с маньчжурским отрядом во главе с Арани, так что русский посол стал живым свидетелем военного искусства джунгарского хана: Арани был разбит наголову и едва унес ноги [Шастина, 1958, с. 167]. Военного пакта заключено не было, стороны договорились действовать одновременно, но самостоятельно. Киберев не стал задерживаться у Галдана и в сентябре 1690 г. вернулся в Иркутск спустя полгода после отъезда оттуда в Москву Ф.А. Головина. Вопрос о совместных действиях повис в воздухе.
Вообще, после заключения Нерчинского договора 1689 г. и особенно после принятия Халхой маньчжурского подданства в 1691 г. Москва потеряла интерес к соглашениям с правителем Джунгарского ханства – и в январе 1691 г. последовал царский указ сибирским воеводам не пропускать в Москву джунгарских и монгольских посланников, а решать все дела на месте. Только в особых случаях и по специальному разрешению Посольского приказа посланцы Галдана и монгольских князей, принявших русское подданство, могли приезжать в Москву.
Галдан же не переставал добиваться военного сотрудничества с русскими и получения от них помощи ратными людьми и вооружением и поэтому продолжал посылать своих послов, из которых только посольству Ачита-Кашки (1691–1692) удалось выполнить свою миссию благодаря заступничеству Ф.А. Головина и вручить письмо Галдана великим государям с просьбой прислать свинца и пушек. Оно осталось без ответа. Россия решила не вмешиваться в ойрато-маньчжурскую войну 1691–1698 гг. – отчаянную попытку Галдана отстоять независимость Монголии от Цин, окончившуюся его поражением и смертью от болезни в 1697 г.
Таковы были основные события в отношениях России с Алтан-ханом Лувсаном, Тушету-ханом Чихунь-Доржи и Джебцзундамба-хутухтой с Галданом во второй половине XVII в. Какие выводы можно сделать из нашего обозрения?
Факты со всей убедительностью свидетельствуют, что в течение всего этого периода между Россией и ханствами Монголии, так же как и в предыдущие периоды XVII в., происходил регулярный и оживленный обмен посольствами, основанный на взаимной заинтересованности в постоянных связях и контактах. Русское правительство в основном оставалось верным своей политике невмешательства во внутренние дела Монголии и сохранения мирных, добрососедских отношений с монгольскими владетелями [Гуревич, 1979, с. 35–37]. Заинтересованность в добрососедстве вырастала по мере того, как на центральное место в царской дипломатии в этом регионе в 1670–1680е гг. выдвигался вопрос урегулирования отношений с Цин [Мясников, 1996, с. 4].
В свою очередь, монгольские владетели стремились к союзу и сотрудничеству с Россией во имя укрепления своего положения в междоусобной борьбе, противодействия давлению со стороны маньчжуров и для обеспечения себе доступа на рынки сибирских городов. Немаловажную роль играло стремление монгольских князей, теснимых с востока и юга империей Цин, утвердить свое право на участие в эксплуатации коренного населения некоторых сопредельных с Монголией областей – так называемых местных инородцев, принявших русское подданство.
На центральное место в русско-монгольских переговорах с середины 1650–1660х гг. выдвинулся вопрос о ясаке, т.е. сборе дани с местного пограничного населения. Немаловажное место по-прежнему занимал вопрос о торговле. В конце 1680-х гг. эти проблемы вошли составной частью в общий вопрос о роли Монголии в налаживании и стабилизации отношений между Россией и империей Цин.
Вопрос о так называемой даче шерти, т.е. добровольном признании монгольскими владетелями формального сюзеренитета России, отошел на задний план. Во-первых, сибирские власти на собственном опыте убедились, что мирным, дипломатическим путем им этого не добиться, а достаточными военными силами они по-прежнему не располагали. Во-вторых, общая обстановка в Восточной Сибири, Забайкалье и Приамурье в связи с экспансией маньчжуров настолько осложнилась, что под угрозу было поставлено само существование русских городов – Нерчинска, Албазина, Селенгинска, Удинска. Главной заботой царского правительства поэтому стало удержание и охрана этих рубежей, обеспечение мира и спокойствия в регионе, достижение договоренности с Цин.
В таких условиях Москве было не до «шерти», хотя, конечно, это не мешало правительству при случае напомнить Лувсан-тайджи о присяге, данной от имени его отца Омбо-Эрдэни в 1634 г., требовать ее подтверждения [Гольман, Слесарчук, 1965, с. 179].
В переговорах с Тушету-ханом, а также с ойратскими ханами и князьями в этот период вопрос о «шерти» вообще, как правило, не затрагивался. Зато красной нитью во всех предписаниях Москвы сибирским воеводам и своим послам проходит наказ «с ним ханом и улусными его людьми быть в свете, а войны и задоров чинить им не велели».
Проводя миролюбивую, добрососедскую политику Москва вместе с тем твердо и непреклонно отстаивала свои права на вновь освоенные земли, на сбор ясака с подвластного населения – кыштымов. Исстари запутанный и тяжелый вопрос о «ясачных людях» приобрел в этот период особую остроту в связи с подстрекательской политикой цинского двора, внутренними распрями среди монгольских владельцев, неустойчивостью политического положения во всей пограничной зоне, из-за местами не определенных границ и иногда самочинных действий сибирской администрации.
Открытые попытки монгольской знати, теснимой и подстрекаемой Цин, решить вопрос о кыштымах в свою пользу силой оружия окончились неудачей. Натолкнувшись на решительное сопротивление, она отступила. Борьба за ясачные волости во многом ослабила позиции монгольских князей, помешала их объединению перед лицом смертельной угрозы с стороны маньчжуров. Царская дипломатия также не преуспела в стремлении навязать монгольским феодалам полный и безоговорочный отказ от притязаний на участие в эксплуатации инородцев. Вплоть до 1689 г. вопрос о кыштымах продолжал оставаться открытым, и во многих районах существовал режим двоеданства.
Вместе с тем на основании фактов можно сделать вывод, что широкие массы бурятского, киргизского и других народов, алтырцы, тубинцы, телеуты и другие местные народности в рассматриваемый период добровольно и прочно связали свою историческую судьбу с судьбой русского народа и в пограничных конфликтах того времени, как правило, держали сторону России. Даже феодальные верхушки этих народностей предпочитали жить «под высокою государевою рукою», чем под властью Цин или разрозненных и враждующих между собой монгольских княжеств.
Более того, в 80-х гг. XVII столетия среди части собственно монгольских князей, не говоря уже о простом люде, необычайно усилилась тяга к переходу в русское подданство, что и стало проблемой в отношениях с Цин.
Споры о ясаке в целом не отражались на взаимной заинтересованности в развитии торговых отношений. Торговый обмен был регулярным и довольно широким, особенно с Джунгарским ханством, которое, как справедливо отмечал И.Я. Златкин, без такого обмена «уже не могло существовать и развиваться» [Златкин, 1983, с. 222]. Сохранилась, например, переписка между Тобольской и Верхотурской приказными избами о размахе торговых связей, в частности строительстве в Тобольске «калмыцкого двора», т.е. специальных торговых рядов и складских помещений для торговли с ойратами.
«Подарки» от монгольских князей и ханов и «царское жалованье» монгольским тайшам были также своеобразной формой торгового обмена, а их ассортимент представлял собой традиционные предметы купли-продажи. Во главе многих посольств в России стояли «бухарцы», опытные купцы – выходцы из Средней Азии.
Условия торговли были льготными: ввозимые в Сибирь товары не облагались никакими пошлинами, существовало довольно справедливое соотношение цен на предметы торгов: пушнину, лошадей, текстиль, продукты скотоводства и земледелия, лекарственные травы и т.п. Запрет был наложен на торговлю оружием и ревенем³, причем такой строгий, что в нарушение дипломатического этикета Москва часто разрешала воеводам досматривать личный багаж послов для недопущения контрабандной торговли.

Царское правительство не только поощряло русско-монгольскую торговлю, но и всячески стремилось пробиться на рынки Китая, для чего искало поддержки и помощи влиятельных князей Джунгарии и Халхи. Соответствующими бумагами с просьбами к монгольским владетелям о содействии был снабжен торговый человек Сеиткул Аблин, возглавивший первый торговый караван в Китай в 1668 г. В его доезде (отчете) подробно рассказывается о помощи транспортом, кормом, провожатыми, оказанной ему по приказу Сенге [РМО 1654–1685, с. 288–289].
16 февраля 1676 г. царь Алексей Михайлович направил специальную грамоту Тушету-хану с просьбой оказывать всяческую поддержку и помощь русским служилым и торговым людям, едущим в Китай [РМО 1654–1685, с. 296–297]. Тушету-хан и особенно Джебцзундамба-хутухта положительно откликнулись на просьбу Москвы и содействовали проездам в Китай и обратно на Родину русских посланников Н. Спафария в 1679–1680 гг., Н. Венюкова и И. Фаворова в 1686–1687 гг., С. Коровина и И. Кочанова в 1687–1688 гг. Русское правительство, считаясь с влиянием и авторитетом Тушету-хана и главы ламаистской церкви Джебцзундамба-хутухты, придавало большое значение их посредничеству в урегулировании не только торговых, но и политических отношений с империей Цин. В 1686 г. к ним поступила просьба от царей Петра и Ивана Алексеевичей оказать помощь Ф.А. Головину в его переговорах с маньчжурами [РМО 1685–1691, с. 69].
Итак, вторая половина XVII в. была периодом насыщенных переговоров в целях мирных связей России и Монголии.