В статье предпринята попытка анализа трансформации политики Республики Кореи (РК) на Ближнем Востоке в период администрации действующего президента Юн Сок Ёля. Долгое время страны ближневосточного региона оставались за орбитой внимания южнокорейских президентов. Даже после установления дипломатических отношений темпы развития политических связей не успевали за ростом экономического сотрудничества. Но подход Сеула к политике на Ближнем Востоке претерпел существенные изменения уже в XXI в. Представляется, что на данном этапе происходят, во-первых, активизация действий Сеула на данном направлении и существенный рост сотрудничества Южной Кореи со странами региона, в том числе в таких ключевых отраслях, как ядерная энергетика, ВПК, космическая промышленность, водородная энергетика, умное сельское хозяйство. Во-вторых, отмечаются всё более смелые попытки к проведению независимой (от США) внешнеполитической линии РК на Ближнем Востоке. В 2023 г. тезис о «снижении вовлечённости США в дела Ближнего Востока» и «падении влияния США» на страны региона появляется в Белой книге дипломатии РК. Однако с ростом внешнеполитических амбиций становятся очевидны и пределы самостоятельности Сеула на этом направлении, особенно в случаях, когда экономические интересы РК идут вразрез с базовыми принципами политики США. Примером этому служат отношения с Ираком, Ираном и Сирией, а в последний год и с таким традиционным партнером Южной Кореи, как Саудовская Аравия. Возрастает и военная вовлеченность РК в дела региона. Сеул становится всё более активным участником военных миссий коалиций во главе с США. Вопрос о степени участия Сеула в военных инициативах Вашингтона вновь встал перед администрацией президента РК в 2024 г. – после начала операции проамериканской коалиции против хуситов в Красном море.

Скачать PDF Скачать JATS

В программном документе администрации действующего южнокорейского президента Юн Сок Ёля, определяющем основные принципы политики администрации, поставлена задача превратить Республику Корею (далее – РК) в «глобальную ключевую державу», способную «расширять лидерство в многосторонней дипломатии в ключевых областях и играть ведущую роль в международном сотрудничестве в сферах мира и безопасности» [Юн Сок Ёль Чонбу 120тэ, 2022, c. 166]. И одним практических измерений этой внешнеполитической задачи стала политика Сеула на Ближнем Востоке.

ТРАНСФОРМАЦИЯ ПОЛИТИКИ РК НА БЛИЖНЕМ ВОСТОКЕ

Несмотря на то, что дипломатические отношения со странами Ближнего Востока РК начала устанавливать еще с 60-х гг., это направление зачастую игнорировалось южнокорейскими политиками и дипломатами, находясь за пределами основных внешнеполитических интересов страны. Впервые на него обратил внимание президент Пак Чон Хи, когда в результате динамичного развития южнокорейской промышленности кратно увеличились потребности страны в энергоносителях и, как следствие, в развитии связей с нефтедобывающими странами. В число первоочередных это направление вошло после нефтяного бума 1973 г. и резкого взлета цен на нефть, что значительно ударило по Южной Корее, как стране, остро зависимой от нефтяного импорта.
Развитие политических и даже дипломатических отношений между РК и странами региона не успевало за темпами роста экономического сотрудничества. В некоторых странах Ближнего Востока отношения начали развивать корпорации еще до установления официальных дипломатических отношений между странами. Так, например, было с Ираком, который после успеха бескровной революции 17 июля 1968 г. взял курс на расширение связей с СССР и странами социалистического лагеря. Отношения Сеула с Багдадом в то время ограничивались лишь экономическими связями и скорее носили характер бизнес-партнерства. Одним из первых чеболей, получившим доступ к масштабным инфраструктурным проектам в социалистическом Ираке, была Хёндэ. В 1975 г. она выиграла тендер на строительство судоверфи в Басре [Ли Мён Бак, 2009, с. 187]. Кроме того, и в сфере бизнеса отношения были нестабильными и неровными во многом из-за турбулентности в политической сфере, революционных потрясений и войн на Ближнем Востоке и ориентации Сеула на базовые принципы политики США. Сотрудничество с Ираком было «свернуто» после начала ирано-иракской войны (1980–1988 г.) [Ли Мён Бак, 2009, с. 201]. Официальные же дипломатические отношения с Ираком были установлены лишь в 1989 г.
С Саудовской Аравией сотрудничество на первых этапах развивалось продуктивнее. Дипотношения были установлены еще в 1962 г., но и там «локомотивом» были корейские строительные компании, которые преследовали свои исключительно коммерческие интересы и выигрывали тендеры в том числе за счет более выгодных финансовых условий и относительно дешевого труда южнокорейских рабочих (с 1974 по 1985 гг. более одного миллиона южнокорейских строителей работали по контракту в странах Магриба) [Ghafar, 2023]. К 1982 г. контракты южнокорейских строительных компаний на Ближнем Востоке обеспечивали около 7% от общего валового национального продукта РК, а контракты южнокорейских компаний в регионе составляли более 90% всех зарубежных контрактов южнокорейского бизнеса на проектирование, закупки и строительство [Levkowitz, 2010].
Тем не менее, вплоть до XXI в. четко выработанная согласованная стратегия РК на этом направлении фактически отсутствовала. Сотрудничество сводилось, с одной стороны, к поставкам энергоносителей в РК, с другой стороны – к контрактам для южнокорейских строительных гигантов на быстро растущем рынке Ближнего Востока. Действия самого южнокорейского правительства носили скорее ситуативный характер и являлись ответом на уже возникающие вызовы.
Но такой подход к политике на Ближнем Востоке претерпел существенные изменения уже в последние два-три десятилетия.

ПЕРЕОСМЫСЛЕНИЕ РОЛИ СТРАН БЛИЖНЕГО ВОСТОКА В РК

Уже в XXI в. ощутимо возрос интерес корейских историков к изучению стран арабского мира. Вышла серия публикаций корейских специалистов об исторической преемственности отношений Корейского полуострова и Ближнего Востока. Так, подчеркивается, что история связей государств Корейского полуострова со странами региона насчитывает полторы тысячи лет: упоминаются торговля корейских государств эпохи Самгук (I–VI вв.) с арабскими странами, находки персидских артефактов эпохи Государства Сасанидов (III–VII вв.) в гробницах в Кёнджу, первые поселения мусульман на Корейском полуострове, которые бежали от преследований из Омейядского халифата (661–750 гг.) в государство Силла. Приводятся и ссылки на более ранние исторические источники, которые подтверждают факт наличия торговых и иных отношений между этими регионами, в том числе ссылки на трактат мусульманского географа Ибн Хордадбеха «Книгу путей и стран» (IX–в.) [Hee Soo Lee, 2014].
Тем не менее, эти события, хотя и являются неоспоримыми историческими фактами, в течение долгих столетий были фактически забыты. И представляется, что их появление в политической сфере, научно-популярной литературе и журналистских публикациях уже XXI в. связано не столько с их реальным влиянием на развитие отношений РК и арабского мира на современном этапе, сколько с государственной и культурной политикой президентов РК, направленной на то, чтобы показать историческую преемственность и преодолеть распространённые в корейском обществе предубеждения. Кроме того, сам по себе факт переосмысления истории отношений РК с арабскими странами в последние десятилетия явно свидетельствует о возросшем внимании Сеула к этому региону, переосмыслении значения этого направления и осознании необходимости выработки комплексной внешнеполитической стратегии в этом регионе.
Как уже было отмечено ранее, отношения РК со странами арабского мира развивались неравномерно. И после неудачи в Ираке основное внимание было сосредоточено на развитии сотрудничества с двумя странами региона: Королевством Саудовская Аравия (далее – КСА) и Объединенными Арабскими Эмиратами (далее – ОАЭ).
В последние два десятилетия наблюдается усиление присутствия РК в регионе Магриба с распространением сотрудничества на такие сферы, как атомная и космическая промышленность, военно-промышленный комплекс (далее – ВПК) и сфера безопасности. С момента прихода к власти Но Му Хена (2003–2008 гг.) идет активизация контактов на высшем и высоком уровнях, в период президентства Ли Мён Бака (2008–2013 гг.) отношения со странами региона, в первую очередь с ОАЭ, начинают выходить на уровень стратегического сотрудничества (с контрактом на строительство АЭС Барака и направление военного контингента в страну). При Пак Кын Хе (2013–2017 гг.) и Мун Чжэ Ине (2017–2022 гг.) происходит кратное наращивание сотрудничества в сфере ВПК. Тенденция на усиление присутствия РК в регионе продолжилась и при администрации действующего президента Юн Сок Ёля. С другой стороны, возрастает и влияние США на определяющие параметры политики Сеула в ближневосточном регионе и возможность потенциального конфликта с экономическими интересами России. Показательными в этом плане являются отношения РК с КСА, которая является крупнейшим поставщиком нефти в РК и основным торговым партнером Сеула в регионе.

БЛИЖНИЙ ВОСТОК В НАЦИОНАЛЬНОЙ СТРАТЕГИИ ЮН СОК ЁЛЯ

Согласно национальной стратегии безопасности Юн Сок Ёля, Сеул работает над тем, чтобы утвердиться в качестве основного партнера стран Ближнего Востока не только в традиционных областях, таких, как энергетика и инфраструктура, но и в «новых областях роста»: ядерная энергетика, водород, космос, здравоохранение и умное сельское хозяйство [Чонбуэ Кукка Анбон Чолляк, 2022, с. 43–44]. Вновь в планах правительства и документах МИД возникает и упоминание «второго ближневосточного бума», о котором стали говорить еще во время правления Пак Кын Хе (под «первым бумом» подразумевался период установления дипотношений со странами региона во время администрации Пак Чон Хи). Нашло отражение ближневосточное направление и в основных целях МИД РК, опубликованных в ноябре 2023 г.: особое внимание здесь уделено продвижению «индивидуальных» (맞춤형) проектов сотрудничества со странами Ближнего Востока [2023 Вэгёбу Чуё омму чхуджин кехвек, 2023, с. 5].
Сотрудничество РК и КСА и в политической, и в экономической сферах последние годы шло по восходящей. Президент Но Му Хен (2003–2008) стал первым лидером РК, который посетил КСА с 1980 г. (тогда на переговоры в Эр-Рияд прилетал Чхве Гю Ха) [Информация по странам и регионам, МИД РК]. С тех пор все последующие южнокорейские лидеры считали своим долгом включить Эр-Рияд в программу ближневосточных турне. В феврале 2012 г. в год 50-летия установления дипотношений было подписано соглашение о расширении сотрудничества и распространении его на такие сферы, как ВПК, информационные технологии, медицина и возобновляемые источники энергии [Diplomatic White Paper, 2013]. С 2015 г. началось сотрудничество в сфере мирного атома, было подписано соглашение о строительстве в королевстве двух корейских реакторов типа SMART (System-integrated Modular Advanced Reactor) с расчетным сроком службы 60 лет [Атомная энергия, 2015]. В октябре 2017 г. в рамках развития стратегического партнерства КСА и РК подписали меморандум о взаимопонимании, получивший название «Саудовско-корейское видение 2030», которое является частью национального плана «Видение Саудовской Аравии 2030». В 2018 г. в Сеуле была заключена сделка на 6 млрд. долл. между Saudi Aramco и корейской фирмой S-Oil о строительстве нефтеперерабатывающего завода и нефтехимических предприятий в Южной Корее [Gulf Business, 2019]. В марте 2022 г. с официальным визитом в Сеул приехал наследный принц Саудовской Аравии Мухаммед Бин Салман. По итогам поездки были подписаны соглашения о сотрудничестве и инвестициях в области космических технологий, энергетики, инфраструктуры и мегапроекта NEOM на сумму 30 млрд долл. Визит на высшем уровне совпал и с корейско-саудовским инвестиционным форумом, на котором были подписаны 26 соглашений о сотрудничестве в проектах чистой энергетики, транспорта, жилищного строительства и строительства в городе NEOM. В частности, KEPKO подписала соглашение на 6,5 млрд. дол. о строительстве и эксплуатации завода по производству водорода и аммиака в КСА [Arab News, 2022]. В октябре прошлого года в ходе визита в КСА Юн Сок Ёля был подписан 51 контракт и меморандум о взаимопонимании на общую сумму 15,6 млрд долларов США [Hankyoreh, 2023].
Тем не менее, несмотря на столь обширное экономическое сотрудничество, существуют определенные преграды в развитии связей РК и КСА. В конце 2023 г. камнем преткновения в отношениях государств стало голосование по вопросу о проведении международной выставки EXPO: в числе основных претендентов и конкурентов на статус города-хозяина выставки были Пусан и Эр-Рияд. Для правительства Юн Сок Ёля этот вопрос, судя по публичной дипломатии, стал принципиальным: вопросом статуса страны и успешности политики действующего руководства. Проведение этой выставки было вынесено в число основных задач действующего правительства [Юн Сок Ёль Чонбу 120тэ, 2022, c. 169]. По словам самого южнокорейского президента, он встретился с 96 главами государств и лично призывал голосовать за Пусан [Korea Herald, 2023]. Но, несмотря, на все усилия, Пусан проиграл и с довольно сокрушительным результатом: 119 голосов были отданы за Эр-Рияд и 29 за Пусан. Это стало первым разом, когда Юн Сок Ёль принес публичные извинения на посту главы государства. Последствия же этого поражения были не только имиджевые, но и политические. В оппозиционной Демократической партии обвинили Юн Сок Ёля в чрезмерном внимании к трехстороннему сотрудничеству Вашингтон-Сеул-Токио, что не позволило ему привлечь на свою сторону представителей других стран [Nate News, 2023]. Точка зрения о том, что «помимо некоторых встреч и сделок по оружию, его (Юн Сок Ёля) дипломатическое внимание в основном сосредоточено на Вашингтоне и Токио», стала высказываться и в прессе. А дипломатия Юн Сок Еля была названа «недостаточно инклюзивной» и даже «вызывающей изоляцию» [The Diplomat, 2023]. Стали появляться вопросы также к успешности политики Сеула в Африке (где сильные позиции занял Китай) и к перспективам дальнейших отношений с Пекином в условиях, когда главная ставка была сделана на США [Nate News, 2023]. В итоге провальное голосование по ЭКСПО закончилось для Юн Сок Ёля публичным пересмотром продуктивности всей внешнеполитической стратегии действующего правительства.
Были последствия и для отношений непосредственно РК и КСА. Во-первых, показательно, что такое голосование произошло сразу после визита Юн Сок Ёля в КСА (страну, одержавшую в итоге уверенную победу). Во-вторых, уже в ходе обсуждения причин поражения заявки Пусана в южнокорейских правительственных кругах стали делать заявления об «агрессивных переговорах Саудовской Аравии с привлечением нефтяных денег», говорить о давлении, с которым якобы сталкивались страны, которые планировали голосовать за Сеул [Кёнхян Синмун, 2023]. Так или иначе противоречия между двумя странами начали накаляться, и этот фактор стал влиять уже и на другие сферы, в том числе сотрудничество в сфере мирного атома. Но здесь весомым фактором и для РК, и КСА стала позиция США.

АМЕРИКАНСКИЙ ФАКТОР В ПОЛИТИКЕ РК НА БЛИЖНЕМ ВОСТОКЕ

Политика РК и в ближневосточном регионе по большей части остается зависимой от интересов США. Об этом говорит, в частности, и выбор основных торговых, экономических и дипломатических партнеров Кореи. Показательно, что ни с Палестиной, ни с Сирией РК так и не установила официальных дипломатических отношений. Было практически свернуто и сотрудничество Сеула с Ираком во время правления Саддама Хуссейна. А в апреле 2003 г., несмотря на масштабные антивоенные протесты в РК, Национальная Ассамблея под очевидным давлением президента Но Му Хена поддержала решение направить южнокорейских военнослужащих в Ирак. Было открыто заявлено, что это решение «скорее вынужденное, чем принципиальное» и отправка войск необходима в знак уважения к «долгому и дружественному союзу с США» [MBC News, 2003]. Такой же политический сценарий вновь повторился уже в 2014 г., когда РК стала членом антиигиловской коалиции во главе с США. Тогда были фактически сведены на нет усилия, предпринимаемые Сеулом с конца XX в. для выхода на сирийский рынок. Аналогичная ситуация и в отношениях с Ираном. Динамика сотрудничества Сеула с исламской республикой полностью определялась ослаблением или усилением американских санкций отношении Тегерана.
В случае с КСА тесные связи РК с США долгое время имели положительный эффект для наращивания сотрудничества Сеула с Эр-Риядом, трудности стали появляться в последние годы. В частности, обращает на себя внимание тот факт, что КСА даже после контракта на два реактора SMART и успешного запуска трех из четырех блоков АЭС «Барака» в ОАЭ не спешит расширять сотрудничество с РК в сфере мирного атома и, как предполагают, скорее всего не отдаст корейскому консорциуму право на возведение первой АЭС в КСА [Ghafar, 2023].
Заявку на участие в тендере также подали Китай и Россия (межправительственное соглашение по мирному атому между Россией и КСА было подписано еще в 2015 г.). И тесные связи Сеула с Вашингтоном в случае с КСА, похоже, играют не в пользу Кореи. По данным Wall Street Journal, Вашингтон ставит слишком жесткие условия для Эр-Рияда в сфере мирного атома: США требуют гарантий, что КСА не будет заниматься обогащением урана и разрабатывать собственные месторождения урана. И гипотетически в случае, если КСА пойдет на сотрудничество с Сеулом в этой сфере и отдаст тендер на строительство первой в королевстве атомной станции корейскому консорциуму KEPСO, Эр-Рияд будет вынужден пойти и на невыгодные для него американские условия по контролю над нераспространением, что априори делает заявку РК менее выгодной [The Wall Street Journal, 2023]. Есть и другое ограничение в сфере атомных технологий, которое накладывают на РК ее тесные отношения с США, – техническое. Для разработки корейской модели ядерных реакторов используются американские технологии. Поэтому прежде, чем экспортировать технологии мирного атома, РК должна получить одобрение исполнительных и законодательных властей США. И как отмечают в самой компании Korea Hydro & Nuclear Power, которой КСА направило приглашение на участие в тендере, «если США не ослабят требования, для Южной Кореи может оказаться невозможным экспорт ядерных реакторов в Саудовскую Аравию» [The Korea Economic Daily, 2022]. Это ставит под угрозу и весь долгосрочный план президента Юн Сок Ёля, провозгласившего цель «экспортировать» (заключить соглашения о строительстве) к 2030 г. десять АЭС.
В то же время можно вспомнить методы, которые уже применяли южнокорейские власти для того, чтобы зайти на новые рынки и, в частности, получить контракты на возведение АЭС. Получение тендера на строительство первой АЭС в ОАЭ в итоге привело к судебному разбирательству уже в самой Корее. Так, в 2009 г. консорциум южнокорейских компаний, созданный KEPСO (Korea Electronic Power Co.), выиграл тендер на развитие ядерной энергетики в ОАЭ на 40 млрд долл. Это стало самым крупным в истории РК зарубежным контрактом. В борьбе за тендер Сеул задействовал политические и дипломатические рычаги. На заключительном этапе в переговоры вступил президент Ли Мён Бак, прилетевший с визитом в ОАЭ. Впрочем, как именно и благодаря чему РК получила этот контракт, выяснилось уже после окончания срока правления Ли Мён Бака. В ходе расследования деятельности экс-президента стало известно о существовании секретного военного пакта, который предусматривал непосредственное военное вмешательство Сеула (в обход Национальной Ассамблеи страны) в случае возникновения кризиса в ОАЭ. Существование этого секретного пакта, пункт об отсутствии необходимости согласования с парламентом и прямую связь этого соглашения с решением руководства ОАЭ о победе в тендере позже, уже в ходе расследования, подтвердил министр обороны Ким Тэ Ён. Договорённости, предполагающие такой уровень военного сотрудничества, до этого власти Южной Кореи заключали лишь с США [The Diplomat, 2018].
Помимо методов работы Сеула на внешних рынках, нельзя не учитывать и всё усиливающуюся в Южной Корее тенденцию к более независимым (от США) действиям на Ближнем Востоке. Так, в академической среде РК уже довольно давно высказывается точка зрения о потере доминирующего положения США в этом регионе после войн в Ираке и Афганистане и о постепенном переходе к многополярной системе, в которой у РК появляется больше пространства для маневра, чтобы «отойти от близорукой азиатской точки зрения и расширить свое влияние на глобальный уровень» [Global Politics Review, 2016]. В 2023 г. тезис о «снижении вовлеченности США в дела Ближнего Востока» и «падении влияния США» на страны Магриба появляется в Белой книге дипломатии Министерства иностранных дел РК [2023 Вэгё пэксо ёнмун, 2023, сc. 10, 23].
Практическим выражением этой линии стало в том числе сотрудничество с КСА в сфере ВПК. Это еще одна сфера пересечения интересов РК и России в регионе. РК официально еще в 2005 г. поставила план приблизиться к показателям ведущих стран-экспортеров оружия (цель - четвертое место после США, России и Франции) и вступила в жесткую конкуренцию за рынки поставок [Кукпанъ Кэхёк, 2005]. В случае с КСА наращивание поставок южнокорейского оружия подстегнули санкции США. В октябре 2022 г. США запретили поставки наступательного вооружения в КСА. Решение было принято после того, как КСА вместе с Россией и другими нефтедобывающими странами пошла на сокращение добычи нефти. В Сенате США тогда заявили, что такая политика Эр-Рияда равносильна поддержке спецоперации России на Украине [The Defence News, 2022]. И Южная Корея воспользовалась этой ситуацией для наращивания поставок продукции своего ВПК в КСА. Южнокорейские Hanwha, Poongsan и LIG Nex1 заключили сделки с КСА на общую сумму около миллиарда долларов на поставку систем залпового огня, боеприпасов и электрооптических систем, а Hyundai Heavy Industries подписала соглашение с базирующейся в КСА компанией International Maritime Industries о совместной тендерной программе на сумму 2,5 млрд. долл. по постройке пяти фрегатов [Hankyoreh, 2023]. В феврале 2024 г. южнокорейская LIG Nex1 Co. заключила сделку на сумму 3,2 млрд долларов на экспорт в КСА своего новейшего ракетного перехватчика под названием Cheongung II (на кор. «небесный лук») [The Korea Economic Daily, 2024].
В то же время вместе с ростом внешнеполитических амбиций РК и расширением ее присутствия в странах Ближнего Востока более четкие очертания приобретают и пределы независимости политики Сеула. Они неоднократно уже были продемонстрированы в Ираке, Сирии и Иране. Военный союз с США требует от РК всё чаще становиться участником военных миссий, которые не имеют никакого отношения к безопасности Сеула (Сирия, Ирак). В 2024 г. с началом операции коалиции, возглавляемой США, против хуситов остро встал вопрос о задействовании подразделения южнокорейских ВМС «Чхонхэ», которое было развернуто в Аденском заливе в 2009 г. для обеспечения безопасности судоходства. Пока южнокорейское правительство, заявив формально о поддержке коалиции США, не готово пойти на открытое участие в этом конфликте, даже если речь идет об оборонительных и логистических функциях. Но, как и в 2003 и 2014 гг., Сеулу, похоже, вновь придётся выбирать между своими экономическими интересами и риском испортить отношения с партнерами в регионе, с одной стороны, и «союзническим долгом» перед США.
Есть и другая сторона – меньшая предсказуемость и надежность РК как партнера и конкурента, так как политика Сеула, в том числе и экономическая, зачастую оказывается продиктована внешними сторонними факторами (как это произошло с заморозкой активов Ирана на 6 млрд долл.). Это напрямую влияет, в том числе, на конкурентоспособность Южной Кореи в вопросах поставок продукции ВПК и сотрудничества в сфере атомной энергетики. «Самостоятельность» оказывается возможна лишь там, где она не противоречит стратегическим интересам США, и до тех пор, пока этот вопрос не становится принципиальным для военного альянса РК–США. И участие РК в операциях проамериканский коалиции (пусть и часто только формальное) в арабских странах отражает новое видение внешнеполитической стратегии РК, где, как было заявлено на саммите США–РК–Япония в августе 2023 г., «стратегическим» является весь Индо-Тихоокеанский регион [The Spirit of Camp David, 2023]. Соответственно политика и на этом направлении будет определяться, исходя из новой архитектуры безопасности в том виде, в каком она была представлена на встрече в Кэмп-Дэвиде, и в зависимости от ключевых стратегических интересов США.